Время горящей спички - Владимир Крупин

Он стал поправляться, лицо посветлело, даже появился румянец, немного неровный, но все-таки. Вернулся аппетит. Об этом Ирина узнавала от знакомых медсестер. Однажды они сказали, что карантин снят. Ирина примчалась в палату с огромными сумками и еще перед дверью услышала смех мужа. Она поставила сумки на пол, отбежала в угол и зарыдала. Потом приказала себе успокоиться, вошла в палату, поздоровалась и сказала приготовленную фразу:

— Ты всегда обещал мне попозировать. Сейчас ты хорошо выглядишь. Позволь, я утром захвачу бумаги. Ведь когда ты выйдешь отсюда, тебе опять будет не до меня.

Ирина увидела, что Ольга испуганно посмотрела на нее. Она ногой пододвинула к кровати сумки и добавила:

— После больницы тебе будет кому позировать.

И, не попрощавшись, вышла. Утром ей позвонили, что муж скончался. На удивление даже себе, она восприняла известие совершенно спокойно. Стала обзванивать родных и знакомых. Поручила детям заняться кладбищем, сама поехала договариваться об отпевании.

И вот, я был на этом отпевании. Само по себе оно было обычным, как и любое другое в православной церкви: служил батюшка, дьякон возглашал и подавал кадило, певчие согласно и умилительно пели, звучали слова Покаянного Канона, входящего в чин отпевания, необычным было только то, что усопшего рисовали. Две женщины-художницы: Ирина и Ольга. Причем рисовали так дружно, как будто взяли совместный подряд. Восходил к расписанному куполу кадильный дым, пришедшие держали зажженные свечи и крестились, а они рисовали. Креститься им было некогда. Ирина поглядывала на лицо покойного быстро и так же быстро наносила штрихи, а Ольга вглядывалась подолгу и рисовала медленно. Ирина переставила вдруг несколько свечей на подсвечнике у изголовья, присмотрелась и сказала:

— Перейди сюда, Оля, здесь лучше лежит свет. Не переусердствуй с бликами. Дай погляжу.

Ольга послушно показала свой рисунок, как показывают ученицы в художественной школе.

— Тут хорошо. И тут. Тут прочисти. Тут потом промоешь..

Они снова увлеклись. Хор пел, дьякон читал апостольские послания, батюшка — Евангелие, но они так усердно трудились, что вряд ли что и слышали. Торопились успеть до закрытия крышки.

Прозвучали главные слова Покаянного Канона: «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего безславна и безобразна? Что убо чаю и на что надеюся? Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние».

Батюшка решительно закрыл покойника белой тканью, посыпал на нее желтым песком, изобразив им крест, и показал рукой на выход. Гроб, еще не закрывая крышкой, понесли. Хор пел «Со святыми упокой».

Ирина и Ольга шли рядом и о чем-то говорили.

Водитель катафалка завел его и пятил к паперти. Гроб поставили на колесики и вкатили внутрь.

Сосед мой Сергей был мастер редчайший. Все мог: освоить любой станок, класть печи, плотничать, слесарить, сделать любой ремонт. Но вот у такого золотого мастера было серебряное горло. Понятно, что я говорю не о певце. Сделает что-нибудь — дай на пузырь. Выпив, он приходил за добавкой, но для начала хватало пузыря. Сергей всегда обещал расплатиться. У себя дома он не пил — боялся жены, пил или на улице, из горла, или у меня, из стакана. Рюмок не признавал. Жизнь его поносила по свету, ему было чего рассказать, он даже всегда пытался сделать это, но водка быстро оглушала его, и он начинал сочинять, нести нескладуху.

— Во Вьетнаме был. Там мы америкашкам навтыкали. Николаич, дальше только тебе, это еще не рассекречено. Был я инструктором по запуску. Вьетнамцы — парни отличные, я те дам, но климат у них не проханже. Сыро, тепло, примерно как в парнике. Сижу в окопе — змеи. Жирные, толстые. Гляжу вверх — «Фантомы» Наставил «Стрелу» — это такая маленькая ручная «катюша», только ты никому, чок-молчок, зубы на крючок. Тут нас разгружают, обожди, сейчас бы мне выпить не мешало.

Сергей выпивает, яростно смотрит на закуску, отодвигает ее и закуривает:

— Гранатометы возили в сухогрузах. Стройка Асуана — это тоже меня коснулось. Цемент в мешках, это такая сухая штукатурка для тела плотины. Набивные обои, также и остальное.

Он докуривает, ставит перед собой, опасно стукая его о клеенку, стакан, плещет в него, чего-то ждет, Опять доливает, смотрит на налитое сбоку, еще доливает:

— Пусть постоит. Меня в учебке звали «Пусть постоит»: я много всего набирал. «Куда столько?» — «Пусть постоит».

Он всегда яростно и как-то запально курил, травил меня дымом. Еще и шутил, что курение более вредно для окружающих, чем для курящих. Я уже бывал не рад рад, что жалел его. Меня спасала его жена. Приходила, укоризненно на меня смотрела и уводила Сергея. Скандалить на чужой территории она не хотела.

Так повторялось много раз. Сергей, занимая, всегда говорил, что отдаст с процентами.

— Я совестливый, понял, Николаич? Понял? Разве я рад, что пью? Но кто бы знал! Кто бы только с одну десятую моего испытал и не запил бы, я бы на такого посмотрел. А вот что ты про Конго и Анголу знаешь, а также о Сирии, что? Ты меня спроси, а не эту всякую мутату, — он махал рукой в сторону телевизора. — Эту дребузню. Они тебе так объяснят, что… Да, не мешало бы мне сейчас подшипники в голове смазать. Не вмазать, а смазать, а? Не понял юмора?

Однажды он пришел пока еще трезвым и торжественно объявил, что со всеми его долгами покончено. И даже надолго вперед я становлюсь его должником.

— Я тебе что подарю, ты меня еще два года будешь поить.

Сергей достал кожаные, с блестящими заклепками, ножны, а из ножен извлек невиданный мною нож. Такое сверкающее прозрачно-молочное лезвие, такая цветная наборная рукоятка, словом, устрашающее, кровожадное оружие.

— Это не нож, это счастье и чудо. Это выковано, тебе не понять, в каком вакууме и под каким давлением. Мало того что из рессоры от БТР, но еще так закалено, что… У тебя есть кухонный нож? Тащи.

— Зачем?

— Поймешь. Но чтоб тебе его было не жалко.

Перед началом опыта Сергей выпил. Потом взял мой нож и… разрезал его поперек своим принесенным ножом. Прямо как лучинку.

— Понял? Сохрани для наглядности. Держи!

С опаской я взял подаренный нож. Он и весил ощутимо. На лезвии не было ни единой зазубринки, будто он картон разрезал, а не своего же кухонного тезку.

— Плачу от горя, но дарю, — сказал Сергей. — И учти — нож чистый. Он не в розыске. Чистый нож — это кое-что. У нас были десантные ножи, но они этому далеко не родня. Бери! Точить не надо. Режь все — металлы, камни, кости, поросят, баранов, все сможет! Но лучше, конечно, никого не резать. Ну! — Он налил в стакан больше половины и смаху опрокинул.

— Но собак не режь! Обещай. Я был в Корее, меня повели в ресторан. «Хочешь баранины?» — «Хочу». — Принесли. Поел. «Понравилась баранина?» — «Да», — говорю. А мне говорят: «Это ж баранина, которая гавкает». Понял? Я собаку съел. Собаку съел, никогда себе не прощу.