Венецианская блудница - Елена Арсеньева

– Куда везти? – спросил он только. – К морю?

– К морю, – тупо кивнула Александра: не все ли ей былоравно, куда! Потом на нее нашло некое помрачение, она как бы спала наяву, иочнулась только, когда мерный и плавный ход гондолы прекратился. Она сунулаюноше наугад монету – но, очевидно, это оказались большие деньги, потому что онтихонько присвистнул сквозь зубы, и Александра, бредущая по набережной, ещедолго чувствовала затылком его оценивающий взгляд. Может быть, он размышлял,что она должна была проделать в постели мужчины, чтобы заработать такие деньги.В самом деле, что?..

Укол в сердце был так мучителен, что Александра тихоньковскрикнула – и сделала вид, что подвернула ногу. Ей стало немного легче, когдагондола наконец отплыла…

Опять у нее в памяти сделался провал, она и не заметила, кактьма растворилась в небесах, они посветлели в ожидании выхода солнца,посветлели и лагуны. Теперь они казались совсем перламутровыми: как наперламутре, на них играли розовые, зеленые, голубые, фиолетовые оттенки, и однипереходили в другие…

И внезапно Александру словно ударило по глазам! Огненнаяполоса протянулась по всему морю от пламенного, багрового шара, которыйостановился на краю далекого небосклона, и чем ярче рдел этот шар, чем сильнееналивался золотом, тем яснее синели небеса.

Александра прижмурила слезящиеся глаза, оглянулась. Город,словно бы весь изваянный из бело-розового коралла, с бесчисленными башнями,куполами, палаццо, несчетно блистал под солнцем яркими красками.

«Если бы я не ждала, а там, с террасы, бросилась в воду иутопилась, все так же сверкало и сияло бы», – вдруг подумала Александра, и этамысль даровала ей какое-то странное успокоение. Она почувствовала себяпризраком в мире живых. Никому не было до нее дела – и ей тоже. Никого незаботило, куда она идет, о чем думает. И ей тоже не было дела до всех этихлюдей, вдруг во множестве заполнивших улицы.

Широкое небо раскинулось над городом; кругом бездна света,воздуха; голубые каналы струили свои мелкие волны…

Виден был Лидо. К его берегу несколько дней назад причалилабарка, доставившая Александру в Венецию. Кто-то говорил, что там всегда можнокупить место на судне и отплыть хоть на край света. Ну что же, придется. Домой,домой… Но смешно уехать из этого волшебного города, так и не повидав его, вдругрешила Александра – и удивилась этой мысли. Ну что же, у нее еще будет времязабиться в уголки памяти и стенать, лелея свою темную боль, которую она неоткроет никому на свете. Разве что Лючия поймет, если им суждено когда-нибудьвстретиться… Пусть же эти воспоминания окажутся окрашенными и светом, и перламутровымблеском – не только отблеском свечей, не только сиянием любимых глаз…

Она снова прижала руки к сердцу – и заставила себя сделатьшаг. И еще шаг, и еще.

***

В полдень на torre del Orologio [46] бронзовые люди пробилив колокола. Этот звон разлетелся по всему городу и застал Александру наЭрберии. Это одно из мест на набережной Большого канала, рынок овощей, фруктови цветов. Бесчисленные лодки слетались сюда рано утром с островов, и теперь всевокруг благоухало морем, сверкало влажными красками подводной жизни. НоАлександре вдруг сделалось жутко глядеть на это буйство красок – особенно послетого, как осьминог развернул перед нею свои розоватые бородавчатые кольца, – иона, купив на краю базара традиционных хлеба, да сыру, да померанцев – нехитрой,но надежной еды, – наскоро поела, присев на ступеньки набережной, как ели здесьвсе, вновь чувствуя облегчение от того, что ее никто не знает и ничего от неене хочет.

А Венеция, подумала она, оказалась не так уж велика.Какие-то лица ей уже примелькались. Вон тех двух монахов маленького роста,одного толстого, другого тощего, она уже явно где-то видела. И высокогочеловека, тоже в черном, но – не монаха – бродячего врача, предлагающегонаправо и налево орвиетан [47] и разные другие разности… И мальчишку этоговидела Александра: давеча он стащил у торговки лепешку, потом – померанец итеперь преспокойно подкреплялся добычею, сидя на ступеньках неподалеку отАлександры и с любопытством на нее поглядывая еще детскими, но уже томнымиглазами на красивом чумазом лице.

Впрочем, все люди вокруг были красивы: смуглые мужчины,яркие женщины. Однако Александра не любовалась ими, а смотрела тоскливо:красота мужчин была слащава, однообразна, без признаков мысли, какая-то оченьуж плотская. Венецианки чудились ей похожими на чахлые и бледные цветки,выросшие на слишком сырой почве. Это впечатление усилилось, когда она увидела,как две излишне ярко одетые дамы, возможно, куртизанки, сидели на балконе исушили волосы, только что выкрашенные в золотой цвет. Александра усмехнулась:вот точно так цветы из болотистой низины тянутся к солнцу. Венеция была ведьсплошная вода; ее воздух, бледный и влажный, сливался воедино с бледно-голубымморем. Эта влажная мягкость воздуха, насыщенного вечным испарением, скрадывалавсе резкие очертания, смазывала яркие краски и обливала все призрачным светом.Нежность природы действовала необыкновенно успокоительно: кажется, что в мире всамом деле нет ничего тяжелого, резкого и грубого, все дышит и живет так желегко и свободно, покоясь в ясном покое. Все было – лень, праздность, нега…

Александра безотчетно прижала руку к сердцу и вздохнула.Нет, ее боль не разнежилась, не успокоилась! Она огляделась – вокруг те желица. Молодая дама в домино, но с открытым лицом, протянула руку гадалке,слушая ее привычную лесть. Александре тоже захотелось погадать. Но… на кого? начто? На Лоренцо, чтобы услышать: он никогда не пойдет ее искать? Он не захочетее вернуть, особенно если Чезаре сумеет убедить его, что Лючия Фессалоне знатьне знала о бумагах Байярдо. А тогда зачем она ему?

«Ни одну женщину я не хотел так сильно…» – вдруг всплыл впамяти колдовской шепот, и Александра так сильно мотнула головой, отгоняянаваждение, что едва не свалилась со ступенек. Боль, утихшая было, сновавстрепенулась и резала как ножом.

Нет, надо идти. Безразлично, куда – лишь бы идти, при ходьбелегче. Может быть, улыбка спокойных вод и прозрачное небо снова дадут ей сил.Она простится с Венецией нынче же к вечеру. А пока – еще немного походить понабережным, встречая те же лица и безнадежно надеясь, что меж ними мелькнетнаконец…