Лесной замок - Норман Мейлер

В эти утренние часы, когда на Ходынском поле еще оставались в живых многие из смертельно покалеченных, беспорядки перекинулись на улицы Москвы. Десятки тысяч жителей города, намереваясь поспеть к официальному открытию гуляний, решили выйти из дому затемно, чтобы добраться до места не в общей толпе. И вдруг навстречу этим пешеходам выехали бесчисленные телеги, заваленные трупами и окруженные мрачно насупившимися мужиками и орущими в голос бабами. В толпе, возвращающейся с Хо-дынского поля, горе было окрашено в предельно истерические тона. Люди то плакали, то хохотали, то вновь принимались плакать. Сами не зная, радоваться ли тому, что им удалось остаться в живых, они чувствовали, что совершают смертный грех, и все-таки не могли удержаться от смеха. А кое-кто из них втайне радовался тому, что избавился от постылой жены или опротивевшего мужа.

Те, кто продолжал движение в сторону Ходынского поля, пришли в ужас. На каждой телеге, едущей навстречу, лежали окровавленные трупы в разодранной воскресной одежде. (А большинство мертвецов еще оставались на Ходынском поле — с раздавленными всмятку лицами, переломанными руками, ногами, носами и челюстями, сплошь и рядом чуть ли не обнаженные) Трупы на телегах были кое-как прикрыты тряпками, сорванными с остающихся на поле мертвецов, одни трупы раздевали, чтобы прикрыть срам другим.

Позднее взялись сосчитать количество жертв. Сначала Николаю доложили о трехстах погибших, но сделал это министр, известный тем, что любые потери он преуменьшал в десять раз. Позже государю донесли, что общее число составило тысячу триста. В конце концов установили, что на Ходынском поле погибли три, тысячи. Причем произвести подсчет потерь царю поначалу даже не пришло в голову. Первым его порывом в ответ на страшную весть стал приказ жандармам полностью очистить поле от трупов до прибытия на гулянья императорской четы. И только какое-то время спустя Ники распорядился пересчитать потери.

Меж тем небо с самого утра — десятый день подряд — было безоблачно. Золотые луковки сорока сороков московских церквей сверкали на солнце. Казалось, сами соборы и церкви превратились в нечто вроде подсолнухов, а колокола на колокольнях — от самого басистого до самого тонкогласого — уже начали торжественный (в честь проходящих в городе торжеств) перезвон. Но плачущей, стенающей, вопящей, истерически хохочущей и тут же вновь разражающейся рыданиями толпе тех, кто возвращался с Ходынско-го поля, звон колоколов не сулил ни торжества, ни успокоения, ни избавления.

Я же, взволнованный и окрыленный нашим общим триумфом, чувствовал, что как минимум половина этих несчастных должна в самом ближайшем будущем влиться в ряды бесовского воинства. Чуть ли не каждый был глубочайшим образом уязвлен, изъязвлен, обозлен, даже разъярен, чуть ли не каждому хотелось спросить себя: «Уж не сплю ли я?» — и очнуться от страшного кошмара. А луковки церквей по-прежнему золотились на солнце. За последние полгода, работая с риском для жизни на шатких строительных лесах, покрытых коркой скользкого льда, московские мастеровые ухитрились покрыть их свежей позолотой.

13

К полудню, еще до прибытия царя и царицы, работы по расчистке Ходынского поля были практически завершены. Правда, кое-где, в ямах и на ровной земле, еще оставались окровавленные лоскутья, однако тела уже были убраны. Несколько специально откомандированных рот солдат в пожарном порядке укладывали последних мертвецов штабелями за будками и палатками, чтобы они не попались на глаза государю. Здесь трупам и предстояло оставаться до тех пор, пока за одними не придет, рыдая, родня, а других, никем не востребованных, не отвезут на телегах на ближайшее кладбище. Разумеется, Ники с Алике по прибытии усадили на достаточном удалении от того места, где завершались эти работы, чтобы им было не только не видно, но и не слышно. Да и что тут услышишь, если возле самой царской трибуны грянул тысячеголосый хор? Гостевую трибуну заполнили важные заморские гости и ничуть не менее важные москвичи — все в парадном платье, а их жены — в предвечерних нарядах. Действовало правило, согласно которому возникшие по ходу торжественного мероприятия мелкие неприятности следовало просто-напросто игнорировать. Мне случалось бывать на балах, на которых один из гостей (как правило, один из наших) громко пускал ветры. Кое-кто из ближайших соседей (соседок), не удержавшись, морщил нос (носик) буквально на пару мгновений. Но никто не произносил ни слова. Этого мелкого инцидента с точки зрения светского общества просто не было. Способность не обращать внимания на то, что тебе не нравится, неизменно остается одной из самых сильных сторон правящего класса.

Сейчас, внимая хору тысячи ангельских голосов, кто захотел бы задуматься над тем, что всего несколько часов назад на здешнем поле разыгралась чудовищная трагедия? Нет, прекрасно одетые русские господа и дамы на трибунах, отчаянно подражая манерам британских джентльменов и леди, держались с такой веселой невозмутимостью, как будто пришли на ипподром, где вот-вот должны начаться бега. И выглядели бы и впрямь истинными джентльменами и леди, если бы не одно досадное обстоятельство. Внезапный и на удивление сильный ветер поднял клубы пыли на предназначенном для военного парада плацу. Этот более чем примечательный смерч пронесся и над трибунами, воздвигнутыми на краю Ходынского поля. Откуда было взяться ему в такой во всех отношениях прекрасный день? Однако вот, поди ж ты!… Не знаю, была ли тому причиной ярость Болвана или, напротив, последняя воля павших.

Не успел окончательно стихнуть ветер, как прибыли царь с царицей. И все сразу переменилось. Вой вихря, даже если бы тот не заглох сам по себе, несомненно, утонул бы в восторженном реве толп, с легкостью заглушившем и тысячеголосый хор, и государственный духовой оркестр, с невероятным воодушевлением исполнившие «Боже, царя храни». Видимость на Ходынском поле была меж тем весьма скверной из-за пыли, поднятой копытами лошадей и колесами экипажей, — припозднившиеся из-за утренних волнений важные гости праздника прибывали в массовом порядке чуть ли не одновременно. Ники с Алике выдержали на трибуне недолго; помахав на прощание приветствующим их толпам, они сели в карету и уехали в Петровский замок, расположенный всего в нескольких сотнях метров от Ходынского поля. Здесь, в своей временной резиденции, царь намеревался принять несколько депутаций. Мне удачось мельком взглянуть на него: он был чрезвычайно бледен; но для меня так и осталось неясным, осознает ли он подлинные масштабы трагедии. Мне кажется, информацией его снабдили явно в щадящем режиме; так или иначе, уже назначенные мероприятия решено было не отменять. Всего в полукилометре от Ходынского поля царь с царицей вышли к воротам Петровского замка, встречая все новые и новые депутации. В общей сложности они приняли четырнадцать групп, каждая из которых прибыла с щедрыми дарами. Первым вручили молодой чете огромное блюдо для церемониального хлеба с солью — это был дар от храма Христа Спасителя. Восемь резчиков работали над этим хрустальным блюдом на протяжении девяти месяцев. Ники, собравшись с силами, заставил себя поблагодарить изумительно старательных стеклорезов. Следом за священниками император принял депутацию кавалергардов. После кавалергардов перед ним предстали крестьянки, а после крестьянок — артисты императорского Большого театра. Вслед за артистами засвидетельствовать свое почтение царю явилась депутация московских извозчиков. Дар был преподнесен даже московскими старообрядцами — серебряное блюдо с выложенной брильянтами монограммой Николая Романова. Вслед за старообрядцами государь принял московских подрядчиков — тех самых, что иллюминировали город и украсили убогие дома фальшивыми фасадами перед процессией 9 мая. Оптовые поставщики продовольствия, члены Охотничьего клуба и Общества любителей верховой езды и даже (в награду за двухсотлетнюю безупречную службу со времен Петра Великого) лидеры московской немецкой общины — одна депутация сменяла другую нескончаемой чередой. В конце концов Ники с Алике удалось войти в замок, где их ожидало почетное председательское место на пиру для особо избранных представителей третьего сословия. Посреди несмолкающих рукоплесканий Николай II обратился к старейшинам московского плебса со следующими словами: «Императрица и я сердечно благодарим вас за изъявленные любовь и преданность. Мы не сомневаемся в том, что ваши чувства разделяют и прочие наши подданные. Ваше благополучие я принимаю близко к сердцу».