Клеймо Порчи, или Ткачи Сарамира - Крис Вудинг

Тэйн горько засмеялся.

Отец с недоумением посмотрел на него.

– Что ты собираешься делать?

Тэйн постучал ногтем по бутылке.

– Я уже все сделал.

Отец открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Выражение ужаса, появившееся на лице Эрия порадовало исстрадавшуюся душу Тэйна.

– Корень древесной султаны, – пояснил он. – Вначале парализует твои голосовые связки, затем высосет силу из конечностей. После этого примется за твои внутренности. В книгах написано, что человек умирает за пятнадцать минут. А самое лучшее, что следы яда невозможно обнаружить. Все выглядит как простая остановка сердца.

– Ты… но ты пил… – Эрий задыхался. Он уже чувствовал, как немеет горло и раздувается гортань.

– Это растение – настоящий клад. – Под влиянием вина Тэйн разговорился. – Листья и стебли служат противоядием от яда, вырабатывающегося в корнях. – Открыв рот, юноша показал комок зеленого месива, который держал под языком, и проглотил его.

Отец попытался что-то сказать, может быть, попросить, но соскользнул со стула и повалился на пол. Тэйн присел возле него, наблюдая за конвульсиями. Глаза умирающего бешено вращались, из них катились слезы. Юноша слушал хрип и стоны, которые Эрию удавалось выдавить из себя.

– Посмотри, что ты сделал со мной, отец, – прошептал Тэйн. – Теперь я стал убийцей.

Перед уходом юноша забрал с собой кружки и бутылку. Они были единственными уликами, которые могли свидетельствовать о его виновности. Тэйн не верил, что его обвинят в убийстве. У матери не хватит смелости начать разбирательство. Он уходил в лес, слыша за спиной ее крики, которые усилились, когда женщина поняла, что супруг мертв.

В тот день Тэйн бродил по лесу, обезумев от печали и ненависти к себе. Юноша не представлял, как они теперь будут жить, что с ними станет. Наверняка он знал только, что будет заботиться об Исии, защищать ее и никогда не позволит никому причинить ей зло. Тэйн надеялся, что сестра сможет оправиться от пережитого и вновь станет той милой девочкой, которую он так любил.

Тэйн возвратился домой ночью. Тело отца все еще лежало на полу в кухне. Ни матери, ни Исии нигде не было видно. Вначале его охватила паника, но чуть позже здравый смысл взял верх, и он успокоился. Вероятно, мать и сестра ушли к знакомым, или мать повезла Исию к врачу. Тэйн вытащил тело из дома и захоронил в лесу, а затем стал ждать их возвращения.

Через неделю он понял, что они не вернутся. Юноша недооценил мать. Возможно, женщину подтолкнули к бегству страх перед столкновением с внешним миром и необходимость самостоятельно, без мужа принимать решения. А может, Кенда действительно возненавидела сына за то, что он сделал. Или просто сильно испугалась, что юноша вернется и убьет их, так же как и отца.

Кто знает. Мать ушла и забрала с собой дочь. Он потерял самое дорогое существо, ту единственную, о которой хотел заботиться и которую хотел защищать. Теперь у него никого не осталось.

Он был одинок.

* * *

На рассвете Тэйн возвратился на постоялый двор, чтобы собрать пожитки. Он не стал входить в комнату Азары. Видеть ее сейчас не хотелось. Слишком о многом нужно было подумать. Слишком много накопилось вопросов, на которые следовало найти ответы. Тэйн не мог сделать это здесь, в Хайме. Азара останется и дождется Кайку. По крайней мере это он мог ей доверить.

Тэйн собрал вещи и уже собирался уходить, когда увидел на деревянной кровати записку, написанную бегущим почерком Азары. Нерешительно покрутив кусочек бумаги в руках, послушник поднес его к глазам.

Если хочешь во всем разобраться, отнеси эту записку в храм Паназу в Аксеками. Скажи тем, кто тебя встретит, что хочешь попасть в Провал. Они поймут.

Тэйн нахмурился, положил записку в карман и вышел. Караван торговцев уходил на юг с рассветом. Он намеревался отправиться с ними.

Снег скрипел под тяжелыми ботинками, когда она прокладывала себе путь на запад через высокие пики гор. Издалека девушка напоминала меховой холм. Широкий капюшон шлепал по гладкой красно-черной маске, постоянно съезжая на глаза. Кайку шла, опираясь на посох, ружье болталось за спиной.

О боги. Когда же это закончится?

Последние продукты, доставшиеся от ткача, Кайку доела еще накануне и теперь чувствовала слабость от голода. Внутренний голос торопил, и она шла всю ночь и весь день, не останавливаясь на отдых, доедая остатки провизии на ходу. Тот же голос сказал, что горы скоро откроют ей свою тайну, и девушка всего лишь в ночи пути от монастыря. Наступил полдень следующего дня, но голос молчал.

Она оперлась на посох и несколько секунд стояла неподвижно, отдыхая. Глубокий снег не позволял рассчитывать добыть что-нибудь съедобное. Ее окружала голая, белая пустошь. Безмолвную тишину нарушало лишь редкое карканье хрящеворонов да завывание неведомых зверей. Ей ничего не оставалось, как идти вперед.

Маска мягко прилегала к коже, словно ее изготовили по лекалу, снятому с лица Кайку. А ведь она боялась надевать ее в первый раз. Боялась безумия. Боялась, что, надев однажды, уже не сможет больше снять. Теперь все эти страхи казались смешными. Ничего не произошло. Надев маску, она обрела надежду выжить в этом ужасном месте. Она доверилась черно-красному лику и чувствовала себя в нем уютно. Но свойства маски до сих пор никак не проявились, и вера Кайку в ее чудодейственную силу начинала ослабевать. И только посреди этой снежной пустыни впервые за много дней она опять обрела надежду.

Девушка подняла голову и увидела ущелье. Она не знала, почему, но место показалось странно знакомым.

Кайку остановилась на снежном выступе. С каждой минутой уверенность в том, что она была здесь прежде, крепла. Но когда она могла видеть этот пейзаж? На противоположной стороне ущелья начиналась тропа, которая вела между двумя горными вершинами. Кайку совершенно точно знала, что отыщет проход, хотя ни разу не проходила этим путем.

И она действительно нашла тропу там, где и предполагала.

День еще не закончился, а девушка находила все новые ориентиры. Она узнала огромное, искривленное дерево, выставившее из-под снега ветки, похожие на согнутые пальцы; плоскую, гладкую ледяную равнину, которую можно было пройти только по черному скалистому хребту, тянущемуся через ее середину; вершину горы, расколовшуюся на три части. Каждый ориентир вызывал воспоминания, принадлежавшие не ей, а одному из предыдущих владельцев маски, воспоминания, которые каким-то непостижимым способом впитались в деревянные волокна.

Она подумала об отце, и слезы навернулись на глаза. Казалось, дерево пропиталось запахом Руито: уютным мускусным запахом старых книг и отеческой привязанности, знакомым с самого детства, с тех времен, как Кайку ребенком забиралась отцу на колени и засыпала, уткнувшись ему в грудь. Она ощутила его призрачное, ускользающее, но все же уловимое присутствие в своем сознании и вновь почувствовала себя маленькой.