Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

— Хочешь сказать, что она будет таскаться за мной и все та кое. Какая гадость.

Ты взял Кевина сзади за плечи и стал тихонько раскачивать его. Кевин скривился.

— Да, это одна из обязанностей старшего брата! — сказал ты. — Я точно знаю, потому что у меня тоже была младшая сестра. Никогда не оставляла меня в покое! Ты хочешь играть с грузовиками, а девчонки пристают, чтобы ты поиграл с ними в куклы!

— Я играла с грузовиками, — возразила я, многозначительно глядя на тебя; придется дома поговорить о старомодном взгляде на роль мужчины и роль женщины в жизни. Как жаль, что, будучи погодками, ты и твоя сестра Валери — жеманная девица, превратившаяся в назойливую женщину, поглощенную лишь фасоном штор и в наши краткие визиты в Филадельфию устраивающую «экскурсии» в исторические дома, — никогда не были очень близки. — Мы не знаем, что полюбит Селия, так же как не знаем, а вдруг Кевин полюбит играть с куклами.

— Ни за что! — воскликнул ты.

— Черепашки-ниндзя? Спайдермен? Пластмассовые фигурки персонажей кинофильмов, видеоигр и телевизионных программ — куклы.

— Отлично, Ева, — пробормотал ты. — Развиваешь в парне комплексы.

Тем временем Кевин бочком придвинулся поближе, опустил пальцы в стакан с водой, и, искоса глядя на младенца, поднял мокрую руку. Вода закапала на маленькое личико. Селия беспокойно задвигалась, но, похоже, крещение не расстраивало ее. Мне еще предстояло узнать, что Селия считала бессмысленными жалобы и слезы. С каким-то клиническим любопытством Кевин снова намочил руку и обрызгал нос и ротик сестры. Я не знала, что делать. Действия Кевина напомнили мне сказки, в которых обиженные родственники являются проклясть принцессу в колыбельке. Однако он не причинял ей вреда, а я не хотела омрачать их знакомство упреками. Когда Кевин намочил руку в третий раз, я сменила позу и, промокнув личико Селии краем простыни, аккуратно отодвинула девочку так, чтобы Кевин не смог до нее дотянуться.

Ты потер руки.

—Эй, Кев! Твоей маме надо одеться. Пойдем в коридор и найдем в автоматах что-нибудь очень жирное и очень соленое!

Когда мы покинули больницу, ты сказал, что после бессонной ночи с новорожденной я наверняка падаю с ног, и вызвался посидеть с ней, пока я посплю.

— Нет, и это самое странное, — прошептала я. — Я вставала пару раз покормить ее, но приходилось ставить будильник Франклин, она не плачет.

— Хм. Ну, не жди, что это продлится долго.

— Никогда не угадаешь... они все разные.

— Дети должны плакать, — решительно сказал ты. — Если ребенок целый день спокойно лежит в кроватке или спит, значит, ты растишь «бесхарактерного человечка».

Дома я заметила, что моя фотография в рамочке, сделанная, когда мне было около тридцати, и стоявшая на нашей прикроватной тумбочке, исчезла. Я спросила, не ты ли ее убрал. Ты сказал «нет» и пожал плечами, а я не стала муссировать эту тему, решив, что фото найдется. Не нашлось. Меня это немного нервировало; я давно не выглядела такой хорошенькой, как на той фотографии, а доказательства былой красоты и отсутствия морщин со временем становятся все более ценными. Я была сфотографирована в Амстердаме на экскурсионной яхте, с капитаном которой у меня был легкий, короткий роман. На фотографии я была спокойна, приветлива, счастлива. Парню удалось увековечить мое удовольствие тем, что я тогда требовала от жизни: свет на воде, белое вино, красивый мужчина, и, в отличие от большинства других фотографий, мое лицо получилось более мягким, не так заметен низкий лоб, глубоко посаженные глаза и тени. Капитан прислал мне эту фотографию по почте, и негатива у меня не было. Ну ладно. Вероятно, пока я лежала в больнице, Кевин вытащил фотографию и втыкал в нее булавки.

Как бы то ни было, я не собиралась горевать из-за какой-то глупой фотографии. И пусть моя военная метафора покажется вызывающей, но, перенося Селию через наш порог, я чувство вала себя так, будто перестроила войска и укрепила свой фронт. Откуда мне было знать, что в качестве военного союзника доверчивая маленькая девочка хуже, чем ничего, открытый левый фланг.

Ева

Дорогой Франклин,

Знаешь, я сейчас думала, что смогла бы справиться со всем: с четвергом, с судами, даже с нашей разлукой, если бы только мне было дозволено сохранить Селию. Тем не менее (и это, возможно, удивит тебя) мне нравится представлять ее с тобой, представлять вас вместе. Я рада, если наконец вы получили возможность узнать друг друга лучше. Ты был ей хорошим отцом — я ни в коем случае не критикую, — но ты всегда так боялся обидеть Кевина, что, пожалуй, слишком рьяно демонстрировал, мол, я все еще на твоей стороне. А Селию ты держал на некотором расстоянии. С годами она стала такой хорошенькой, не правда ли? Скорее это было застенчивое обещание будущей красоты. Ты помнишь ее золотистые волосы, вечно падавшие на личико? Думаю, ты обижался из-за Кевина. Окружающие находили ее такой очаровательной, а Кевина опасались и скрывали свою настороженность чрезмерной сердечностью или притворством, а если мы появлялись на их пороге без сына, явно испытывали облегчение. Ты считал это несправедливым, и полагаю, А каком-то широком смысле так оно и было.

Может, моя любовь к Селии была слишком легкой. Может, по моим собственным критериям, она была чем-то вроде обмана поскольку всю жизнь мне приходилось бороться с трудностями, преодолевать страхи. Селию было легко любить. Я не могу вспомнить никого, кто бы не находил ее милой, хотя вряд ли она запоминалась. Кевин же редко нравился соседям, даже если воспитание не позволяло им говорить об этом, однако они его помнили. Обе наши семьи испытывали к нему похожие чувства. Твоя сестра Валери всегда нервничала, старалась не оставлять Кевина без присмотра в своем утонченно декорированном доме и все время приносила нашему сыну не нужные ему сандвичи. Если Кевин ковырялся в вазочке с конфетами или теребил кисточку подхвата портьеры, она вскакивала и быстренько все забирала. Задолго до того, как пороки Кевина стали общенациональными новостями, Джайлз, спрашивая о нашем сыне, словно ожидал услышать истории, подтверждающие его личные предубеждения. К Кевину трудно было испытывать симпатию, не говоря уж о любви, но в этом отношении он был создан точно по образу и подобию своей матери. Его было трудно любить в том же самом смысле, в каком трудно хорошо поесть в Москве, найти недорогой ночлег в Лондоне или дешевую прачечную в Бангкоке. Однако, вернувшись в Соединенные Штаты, я смягчилась. Как иногда я выбирала целесообразность и заказывала карри с наан на вынос вместо того, чтобы самой дома часами на маленьком огне кипятить цыплят, я предпочла приятный комфорт уступчивого, «готового» ребенка медленному укрощению упрямца. Большую часть своей жизни я решала сложные задачи. Я устала и в конце концов ослабла; в духовном смысле я «потеряла форму».

Но ведь естественно, если поток эмоций течет по пути наименьшего сопротивления. К моему изумлению, Селия засыпала, как только я ее укладывала; думаю, мы действительно воспитывали «бесхарактерного человечка». Если Кевин визжал по любому мыслимому и немыслимому поводу, Селия в ответ на лишения тихонько похныкивала и поеживалась. Она могла часами лежать в мокром памперсе, если я забывала ее проверить. Она никогда не плакала от голода, хотя всегда брала грудь, и мне приходилось кормить ее строго по расписанию. Возможно, я была первой матерью на свете, впадавшей в отчаяние оттого, что ее ребенок не плачет.