Укради меня у судьбы - Ева Ночь

Андрей хмурился. Что-то не так. Но я не могла его расспросить: новые члены нашего «семейства» обустраивались, занимали комнаты. Идол сверкал глазами, разглядывая кабинет отца на втором этаже.

— Ты правда хочешь, чтобы я здесь поселился? — спросил тихо.

— Да, — ответила честно. — Это даже правильно. Жизнь продолжается. Тебе здесь будет хорошо. Я думала, ты выберешь комнату. А здесь будешь работать, но если тебе хочется, можешь обжиться. Всё есть. Диван замечательный. И никто не будет мешать. В кабинете — отличная звукоизоляция.

— Слишком шикарно, — крутит он головой. — Для меня больше мезонин подошёл бы, но, наверное, нужно привыкать к хорошему, чтобы было ещё лучше. Я бы хотел, чтобы твоя вера окрыляла. Давала силы. Правду говорят: нужно жить для себя и многие вещи делать из любви к себе. Но на самом деле, истина проще: когда у тебя есть только ты, жизнь теряет смысл, Ванька. Приятно жить и творить для кого-то. Знать, что тебя поддерживают и любят. Верят авансом, не требуя сию минуту перемахнуть через планку, которая, возможно, выше, чем ты можешь прыгнуть.

— Тренируйся, — уткнулась я лицом в его плечо, — чтобы однажды взять любую высоту. А пока ставь планки под себя.

Ираида плакала, сидя на новенькой кровати. Комнатка небольшая и безликая, но для неё это — нечто невообразимое. А я впервые увидела её не гордой старухой, что смотрела на всех свысока, а дряхлой бабушкой со сломленными плечами и спиной колесом. Оказывается, у неё позвонки выпирают. И лопатки торчат, как крылья старой птицы или кожистые наросты у древнего вымершего существа.

— Не плачьте, не надо. — прошу я её, но не решаюсь погладить или просто притронуться ладонью.

Мы никогда не были близки. Больше конфликтовали по бытовым мелочам. Но сейчас я не хочу вспоминать плохое. Она и Идол — это то, что я забрала с собой из прошлого. Не смогла оставить. На какую-то долю секунды мне становится страшно. Что будет, если дом перестанет быть моим? Но тут же одёргиваю себя: дом мой. По закону. И нет той силы, что сможет его у меня отобрать. Разве что меня не станет, но об этом сейчас я думать не хочу.

Илья сбит с толку. Катюшка полна эмоций. Для неё всё интересно. Она уже с деловым видом поносила на руках Ираидиных кошек, принесла Василия знакомиться. Сунула нос на второй этаж.

— Ты правда наш дядя? — у Кати почти круглые глаза. За ней наблюдать — сплошное удовольствие.

— Правда, — улыбается Идол и смело берёт племянницу на руки. Она кажется такой маленькой в его руках. А он так нежно бережен, что хочется прикрыть глаза и остановить мгновение.

Раскрасневшаяся Петра сияет.

— Беллиссимо! — радуется она так, будто выиграла в лотерею миллион. — Наконец-то в доме появились едоки!

Она потчует нас вкусными равиоли, мечет на стол салаты и соусы, крошечные пирожки, что тают во рту и исчезают с блюда.

Лишь только под вечер становится тихо, и наконец-то мы с Андреем можем побыть наедине. Дети спят. Взрослые, надеюсь, тоже.

— Я соскучился, — тянется он ко мне и прикасается ладонью к лицу.

Хочется закрыть глаза и спрятаться. Жить этой лаской. Я понимаю сейчас, как это: ценить мгновения не потому что жизнь утекает, а потому что она прекрасна.

— Я тоже, — трогаю губами его большой палец.

— Мне надо тебе рассказать… — мнётся он нерешительно.

— Позже, — тянусь к его губам и срываю поцелуй.

Разговоры становятся не нужны. Или уходят на второй план. Всё может подождать, кроме нашего сбившегося дыхания, одного на двоих желания.

Я вспыхиваю спичкой, веду Андрея за собой. За дверь, за надёжный замок собственной комнаты, где мы можем по-настоящему побыть вдвоём.

Он помнит о хрупкой вазе. Не настаивает на том, чтобы я полностью разделась. Он ласкает меня прикосновениями, возбуждает подушечками пальцев. Доводит до экстаза, до потери контроля, когда есть только одно желание — отдаться, вобрать его в себя, ощутить глубоко-глубоко внутри, чтобы раствориться в ощущениях, в размеренных толчках, в сорванном дыхании. И он даёт мне всё это сполна.

Я никогда не думала, что могу быть такой ненасытной, жадной, требовательной. Я не подозревала, что можно гореть, не сгорая, лететь без крыльев, вспарывать стоном пространство и видеть всполохи света, что проникают под кожу, вызывают дрожь, дарят нереальное блаженство.

Андрей уходит глубокой ночью. Кажется, мне не хочется, чтобы он уходил, но я не решаюсь его остановить. Я полна, пахну им. Моя подушка хранит его след и запах. Моё тело несёт его отпечаток и кажется наполненным до краёв. Я так и засыпаю, обнимая подушку, свернувшись в почти в кольцо, как кошка. Засыпаю, думая, что ничего не рассказала ему. А он — мне. Ведь он что-то хотел рассказать до того, как я его остановила.

Мы прожили три счастливых дня. В полутумане чувственности, в океане нежности, в недосказанности слов. Мы недоговаривали друг другу. Андрей — мне, я — ему. Может, потому, что хотели хоть немного побыть в атмосфере добра и радости.

Купаться в смехе детей. Радоваться первым настоящим записям Идола. Смеяться над проделками Василия, что никак не мог смириться с появлением в доме двух мохнатых дам. Любоваться Ираидой и тихонько хихикать, глядя, как за ней гоголем ходит и ухаживает Герман Иосифович.

Мы застывали осколками счастья на фотографиях, что с радостью делал наш неугомонный сосед. Мы плавились от избытка чувств по ночам. Мы открывали для себя столько важного и нужного, что на время забывали о проблемах.

Жаль, что они никуда не делись, а всего лишь отошли на второй план, затаились.

Я пыталась дозвониться до Самохина. Андрей о чём-то говорил по телефону и хмурился.

Замки из хрусталя красивы, но непрочны. И хватает одного удара, чтобы великолепие превратить в кучу битого стекла. Разрушать всегда легче, чем строить. Особенно для тех, кто не испытывает трепета перед красивыми гранями и гением зодчих.

Андрей

Я должен был всё ей рассказать, но оттягивал. Думал: у нас ещё есть время. Самохин пропал, доказательств его слов нет, а то, что он рассказал, могло оказаться ложью. Мне не хотелось кидаться страшными обвинениями.

Я не мог определиться: верю нотариусу или нет. Слишком всё казалось… чудовищным? Глупым? Ненормальным?

Единственное, что я сделал с превеликим удовольствием — отшил Репина.

— Не приходи больше и не звони. Не надоедай. Ива сделала выбор, и он не в твою пользу, — заявил я ему. Высказал в лицо. Он не дрогнул. Разве что слегка побледнел да губы сжал.

— Ты можешь лгать, — откуда у него столько упрямства? Я готов был высказать ему всё, но сдержался. По той же самой причине, что не рассказывал о видео Иве. Пусть лучше думает, что я ревнивый монстр.

— Всё очевидно, — замораживаю его взглядом. Если бы Ива не захотела, то не стала бы жить со мной. Поэтому просто уйди. Будь мужчиной.