Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

– Степан. Конохов я.

– Вот и знакомыми стали. Рулевым беру к себе.

– А отчество ваше?

– Не выкай. Не на балах расшаркиваемся. Матросы мы! Уразумел? Матросы. Рулевые.

Голос даже повысил. И все равно не сердито отчитал.

А лейтенант командует:

– По местам стоять, со швартовов сниматься!

Совсем по-военному звучит приказ. Да и сам старик лейтенант взбодрился. Вроде даже помолодел.

Петр зовет:

– Пошли. Ради вас аврал.

Поднялись на мостик. Вот он – штурвал. До костяной гладкости натертый матросскими руками. Отныне, Степан Конохов, – это твой главный инструмент.

– Запомни навсегда. На носу заруби, – категорически потребовал Петр. – Рулем управлять с умом нужно. Иначе как с моим сменщиком, до войны еще, получится. Вахтенный курс дал: «На зюйд держать!», а сам в штурманскую спустился. Да замешкался что-то. Рулевой держит курс, как велено. Берег близко, а он все держит. Рядом совсем берег – ухом не ведет. Короче, носом в песок ткнулись. Вахтенный вбегает, кричит: «Что случилось?!» Рулевой отвечает спокойно: «Зюйд кончился». Вот так на море может произойти, если нет ума держать руль. У тебя раз голова на плечах, она думать должна. Свою роль четко исполнять.

Терпеливо объяснял Петр Степану Конохову, какая стрелка что обозначает, кому за какую ручку позволено дергать, кому вовсе запрещено даже притрагиваться, как курс определять, куда и по какой команде кладется руль – сумбур полный в голове. И Петр осознает это. Успокаивает:

– Походим пяток часов, освоишься. Сколько грамоты?

– Семь классов.

– Ишь ты! Чего ж не рулить?

Отдали швартовы. Пошли по бухте в Кольский залив и началось: то право на борт, то – лево руля, то – одерживать… Только успевай за Петром репетовать. А через часок отшагнул Петр в сторонку, кивнул Конохову: «Берись», – и задымил самокруткой.

Штурвал теплый, послушный, так и хочется, как в «Детях капитана Гранта» или в «Острове сокровищ» лихо крутить его. Даже не удержался.

– Прямо руль! – сердито приказал вахтенный. И добавил, уже с мягким укором: – Не в кино, – и, вздохнув, проговорил сокрушенно: – Дети-мужики. Змея бумажного бы вам пускать.

Отпрянула мечтательность. Впился в штурвал, напружинив руки. Не дай бог – вздрогнут, колыхнется тогда руль. Опять не избежать упрека. Нет и нет: он в силах удержать руль прямо. Но тут Петр вмешался:

– Чего клещами зажал. Ласково держи. Как деву-любаву.

До ласки ли? Градусы бы не перепутать, да доложить, как положено. Тельняшку, кажется, выжимать можно. А вроде бы довольны и вахтенный, и Петр. Самому оттого полегче, уверенность обретается.

Что за работа для парня, если подумать серьезно, который мог, если поднажать, десятину ржи скосить за день, – руль крутить? Пустяк. А прошло часа два – ноги подкашиваются. Скорее бы уж к берегу. Передохнуть бы. И зло на себя берет: на курорт приехал, что ли? Ишь, хуже девы холеной раскис! Сжимай зубы покрепче и клади по команде руль либо «Право на борт», либо в «Лево на борт», либо «Так держать», а еще отвечать без запинки на вопрос вахтенного, как катится корабль, хотя без всякого вопроса видно вахтенному, как и куда катится этот старенький буксир.

– Давай, – отстранил наконец Конохова Петр.

Корабль входил в бухту.

Швартовкой руководить вышел сам командир. Уверенно и спокойно распоряжался, буксир мягко ткнулся кормой о пирс и будто прилип к нему. Вот накинуты тросы на кнехты, лейтенант устало, по-стариковски, вздохнул и распорядился:

– Начинайте погрузку. Через два часа – выход. – И добавил, отвечая на свои мысли: – После войны отоспимся.

Не очень много, но читал Конохов о полярных вьюжных ночах, о северном сиянии, о полярном дне, длинною в лето (новое, непривычное, всегда увлекает), но все прочитанное и услышанное на уроках географии воспринималось, как интересная сказка, теперь же, вот он – нескончаемый день. Вокруг тебя. Идет и идет вместе с кораблем по морю, как досадный попутчик. Кораблю бы сейчас в темноте укрыться, а то, неровен час, налетят фашистские стервятники.

Жмется буксир к берегу, на руле нет оттого спокойствия. То рифы-кошки обогнуть, то мысы, которых Петр отчего-то называет носами. Хотя, если вглядеться, они и впрямь очень похожи на носы: на длинные, курносые, на орлиные – меток взгляд русского человека, образны названия.

Проходят чередой эти окрещенные и безымянные носы, и, когда предстоит особенно сложный маневр, Петр отстраняет Степана, всякий раз оправдываясь:

– Ты без обиды. Груз важный бойцам везем.

Какая обида. Передохнуть десяток минут, ох как сладко…

Бегут мили за кормой. Пролетают в светлом небе то наши, то фашистские бомбардировщики, но либо не замечают фашисты суденышко, ползущее почти вплотную с берегом, либо недосуг мелочиться. Не начало войны, когда за одним бойцом на самолете гонялись. Да и спесь уже не та у захватчиков. Однако лютуют все же. Господствуют еще в воздухе. Вот и высказывает желание Петр:

– Штормануло бы, что ли!

Но только на обратном пути откликнулось море на эту просьбу. Выгрузились они в маленькой бухточке, приняли раненых, выскреблись задним ходом на чистую воду, легли на обратный курс, и тут ветерок гафелем заиграл. Солнце в тучку нырнуло, чтобы не видеть вдруг позеленевшего моря, ставшего отталкивающе-неприятным. Не нравится такое солнцу, а человеку куда деться – не прыгнешь за облако. Тревога заполняет душу непрошено, беспричинно. Вот она природа, какая сила в ней: захочет – веселость расплескает, захочет – в грусть вгонит. И попробуй объясниться с ней, понять ее.

– Теперь, слава богу, можно мористей взять. Не поднимется фашист на крыло, – удовлетворенно заключил Петр и спросил вахтенного: – Лево руля?

– Можно, – согласился вахтенный.

Ветер крепчал. Волна становилась круче и круче. Петр все чаще поглядывал на Степана и спрашивал то и дело:

– Травить не тянет?

– Нет.

– Слава богу. Последнее дело для моряка, когда травит. Ты уж крепись.

А Степану и крепиться не нужно. Чувствует себя, словно родился для штормового моря.

Суденышко каботажное, рассчитанное на работу в порту, моталось на волнах, будто скорлупа от ореха. Но вперед все же ползло упрямо и доползло до своей бухты, до своего причала.

– Фарт вам, не иначе, вышел. Все, как по маслу. На роду, видно, вам написано спокойно проплыть, потренироваться, – вроде бы с завистью проговорил Петр. – Пойдем поспим. А то ведь не успеешь оглядеться, снова скомандуют корабль к походу изготовить. А каким будет поход, один бог знает…

И впрямь, словно только успел Конохов отстегнуть парусиновую кровать, похожую на те люльки, в каких матери Лихих Пожней убаюкивают крикливых малюток, лишь опустил голову на подушку, как уже толкнул его в плечо Петр и поторопил: