Вальпургиева ночь - Анастасия Завозова

Этому староста, конечно, возрадовался. Но, поковырявшись в сундуке, обласкал Зяму самыми любимыми словами — там не было ничего: ни банального золотишка, брильянтов, яхонтов, одни книги и смена портянок. Начитанный проповедник попался. Железный ящичек староста открыть так и не смог, не смог даже и сломать. Поэтому, разъярившись, староста просто-напросто закопал все на огороде. Нашел себе удобрение, блин!

Дальше в записках старосты присутствовала полнейшая фантастика. В ночь после отвала карательной экспедиции село оккупировали… ожившие мертвецы!

— …староста пишет о том, что жить в Хотяевке стало просто невозможно. Не помогали даже молебны. С наступлением ночи по деревне начинали бродить трупы тех, кто сгинул в Гиблых Болотах. Представляете себе — в окно стучат синие распухшие руки бывшего мужа или отца, а то и мокрое лицо, уже начинающее понемножку тлеть, покажется. И выли, выли страшно. Или плакали — мол, похороните нас по-человечески, освятите болото. Но освятить топи не удавалось — местный батюшка с родственниками погибших долго кружили по лесу, но этого болота так и не нашли. Часа через четыре вышли опять на то место, откуда начали путь.

Мишка ойкнула, Сюнневе протянула:

— Да-а, при бэссоннице и нэ так-кое бывает!

— Во, нехилый жутичек! — восхитилась я вместе с Мишкиными братанами.

Леонид развел руками:

— Ну не знаю, насколько все это правдиво… Случаи массовой истерии нередки. Сам я считаю, что все это можно объяснить каким-то рациональным способом. Надеюсь, что когда я закончу разбирать записки Полежаева, то приду к какому-то логическому выводу.

— А вещи этого хмыря, Зиммиуса, у тебя здесь? — спросила я.

Ленечка пододвинул поближе соседний ящик:

— Вот они. Там, в принципе, ничего интересного, кроме очень старого издания «Молота ведьм». Если бы было возможно, я бы сказал, что это одно из первых изданий. Но такого просто не может быть. Книга чересчур хорошо сохранилась, хотя и датирована шестнадцатым веком. Скорее всего, издание этак конца восемнадцатого века намеренно неверно датировали, чтобы продать подороже. Можете сами посмотреть, если хотите.

Мы кинулись к ящику. Тяпа и Ляпа сразу принялись выяснять, сколько ящиков пива можно купить на деньги от продажи «Молота».

— Грузовика три…

— Ты че, ушибленный, целый пивзавод!!!

— А это что? Железные кирпичи — наш ответ современным компьютерным технологиям!

— Там что-то бумкает…

— Бомба!

— В реале!!! Давай позырим!

— Я пробовал открыть…

— …безрезультатно…— видимо, это сказал бы Ленечка, будь у него возможность договорить. Впрочем, этого мы никогда не узнаем — обозревая ошарашенные лица вокруг него, я не заметила…

Что случилось, никто так и не понял. Еще секунду назад мы все, сгрудившись над картонным ящиком из-под болгарского лечо, наблюдали, как шаловливые ручонки Тяпы и Ляпы роются в его содержимом. Вот корявые лапки вытащили железный ящичек…

А теперь мы, все такие красивые и загадочные, стоим, переминаясь с ноги на ногу, в совершеннейшей грязи, видимо гордо считающейся дорогой. (Или я не я, или это не след от велосипеда. Четырехколесного, судя по всему. Причем это особая модель — с растопыренными колесами. М-да, мадам Холмс, вы, конечно, можете хоть ушами землю рыть, но банальная женская интуиция нагло мне подсказывает — не велосипед это, а что-то похуже, вроде телеги.)

Дорога с грязевым покрытием не совсем заметно проходила аккурат посередине поля, в меру заросшего травой и зелеными сельскохозяйственными насаждениями. Воздух был неприлично свеж и столь же неприлично припахивал деревней. Поле, русское поле расстилалось на многие километры вокруг! Только очень вдали виднелось что-то похожее на неуклюжие запятые домиков.

В воздухе рядом со мной мелькнуло нечто бело— голубое, до аппендицита знакомое. Я скосила глаза — Ула в глубоком обмороке плавал вокруг меня, как дохлый толстолобик. В том смысле, что кверху пузом.

Из-за Мишкиной спины показалось бледненькое и перепуганное личико Виталиса. В ручонках бывший паж, а теперь Помощник моей Мишани, сжимал мелкую гитарку, сам весь такой в белом (хреновый прикидец, кстати, штанишки ни разу не подрублены). И с этим тоже ничего не сваришь…

— Юлия Секунда, перестань таращить глаза, как жертвенная овца, и соберись наконец! — прозвучал гневный вопль из-за спины Тяпы.

— Кто из нас Секунда, мы еще разберемся! — вторил ей такой же пронзительный голос.

В районе Тяпы-Ляпиных спин материализовались две абсолютно одинаковые девушки, архитектурно замотанные наподобие римских статуй в тряпочки, с высокими рельефными прическами. В руке у одной был жезл, у другой свиток.

— Сколько раз повторять — мне носить имя Юлии Примы!

— Ой-ой, такой ослице и быть Примой! Позор славной семье Макакциев!

Вот подвезло-то! И эти две клюшки с порога в свои личные перетирки кинулись! А то, что мы стоим в какой-то сомнительной грязи по самое-самое, никого не колышет. А стояли мы красиво — скульптурно, хоть сейчас на Красную площадь! Миня моя, как обычно, — глаза по шесть копеек, остальное все в глубокой нирване. Тяпа и Ляпа в кои-то веки молча любуются деревенским пейзажем, глаза у них потихоньку начинают сползать с темечка, но, как говорится, «путь далек до Типпе-рери…». Сюнневе в домашнем халатике с рыбками и веселеньких шлепанцах с громадной ромашкой меланхолично переступает с ноги на ногу. И я в центре просто как мать-Россия, в маечке с надписью: «Убей бобра — спасешь дерево!» и драных джинсах безо всяких надписей (в принципе, там и писать-то было уже не на чем).

Положение спас брюнетистый мачо-мучачо, в диком припадке выскочивший из-за спины Сюнневе. Все аж вздрогнули от его воплей, Сюнька даже не почесалась.

— О Мадонна, о Святая Дева! Что случилось? Мы погибнем, мы все погибнем! Хватит! Сорок лет из-за этой отмороженной я провел черт знает где, прости Мадонна! О мама, где меня носило, себе и представить невозможно! Там не слышали о равиолях, о мама, о твоих божественных равиолях! А слово «пицца» эти кукурузники рифмуют только с «утопиц-ца» и «застрелиц-ца»! А вообще вы все влипли, — добавил он неожиданно спокойным тоном, переходя от итальяно драма к деловому обсуждению деталей. — Так что давайте шевелитесь, вам до темноты надо добраться во-он до тех славных домиков. О Мадонна миа, да не стойте же вы, как пробка в узком горлышке.

После таких воплей все как-то опомнились. Миха даже голос подала:

— Что-то случилось?

— Да, у меня пицца подгорела! — огрызнулся итальянец. — Случилось то, что не видно! Занесло вас опять куда-то, а меня вместе с вами.

— Не куда-то! — подал слабый голосок очнувшийся Ула. — А в 1818 год, в окрестности села Ведьмеево…