Смотрящий по неволе - Александр Логачев

Кое-как наспех свернув собранные бумажки в трубочку, вернув из загашника мертвого Толяна вороненый «ТТ», Шрамов поспешил соскочить из помещения три на четыре в коридор. В коридоре поспешил засунуться в нишу неработающего лифта и слиться со стеной.

А потом, через приблизительно тридцать бешенных ударов сердца в коридоре показались они. К глубокому сожалению они, а не он. Спереди Михаила Геннадьевича Хазарова и сзади Михаила Геннадьевича Хазарова профессионально беззвучно топало по охраннику. И даже то, что рожи этих гоблинов были знакомы по гулянке в кабаке «Дворянское собрание», не делало положение Шрама более выгодным. Даже наоборот, они бы тоже его, случись нос к носу, узнали.

Зато сцена исхода оказалась весьма приятна. Троица через минуту покинула апартаменты в той же последовательности: гоблин – папа – гоблин. Но вот рожи... И хотя троица не кралась на цирлах, казалось, что крадется на цирлах. И хотя штаны у всех были сухие, создавалось полное и вполне достоверное впечатление, что троица обделалась по самые огурцы.

Медлено-медлено-медлено, изучая каждую пядь пепельно-красного пространства разве что не в армейский бинокль спайка гоблин – папа – гоблин докралась до лестницы и скрылась за углом. Папа страшным шепотом наущал мобильник:

– Урзумушка, через часок осторожно высунешься и зачистишь рассыпанное мясо... – дальнейшие планы троицы легко читались по скукожившейся роже Михаила Генадьевича – ломануть от сюда подальше со скоростью курьерского поезда.

Но это никак не согласовывалось с планами Сергея. Посему, оставив уютную нишу, Сергей дернул на другой конец коридора, где вниз вела параллельная такая же широкая лестница. Шрам должен был первым успеть на первый этаж. Он теперь не подчинялся Хазарову даже грязью под ногтями. Начав играть против своего же пацана, папа как бы поднял Сергея, сделал равным. И теперь кто победит – это их междусобойное личное дело. Все по закону.

Внизу, как ни в чем не бывало, тусовался концертный народ. Девицы в сарафанах, девицы в лосинах и гусарских киверах, девицы, расфуфыренные под цыганок, в сорочках с впечатляющим декольте. Пока папины телаши тормозят перед каждым зигзагом лестницы, Шраму предстояло устроить в закулисном царстве мировой бардак. Что-нибудь такое феерическое, что отвлечет весь этот сброд. Что-нибудь вроде пожара или потопа.

Идею подсказал мужик в декоративных лаптях и шелковой косоворотке, заботливо кормящий кусковым сахаром медведя-тинейджера на поводке. Шрам воровато оглянулся и со спины угостил ни в чем неповинного мужика кулаком по ребрам. А дальше раскрепостил мишку от намордника, спустил с поводка и метнул кулек сахара под ноги тусовке.

Что тут началось! Медведь косолапо заспешил за сахаром, а тусовка в разные стороны от него. Визгу – будто революционные матросы штурмуют школу бальных танцев.

Шрам теперь не подчинялся папе даже подзалупной перхотью. Сдав своего же пацана, папа стал сукой позорной. Попытавшись обобрать своего же пацана, папа скрысятничал внутри круга. И теперь затравить папу – это Шрама святое личное дело. Тот – вне закона.

Медведя показалось мало, и уже целенаправленно Сергей приглядел клетки, в которых ждали банановой славы несколько краснозадых павианов и ворковала стая голубей. «Свобода, свобода свобода – девушки, карты, вино. Свобода, свобода, свобода – о как без тебя тяжело!» Все эти божьи твари с легкой и, как кобра, быстрой Серегиной руки тоже оказались на свободе.

Непререкаемая истина, что женщины боятся мышей. А тут по всем маршрутам закулисной территории бойко запрыгали такие же серые, как мыши, звери, только размером в сто раз больше, щипая за ляжки и клацая желтыми, будто прокуренными, зубами.

В образовавшийся бабский круговорот и попал папа с гоблинами. Папу мигом закружило, как окурок в спущенном с цепочки унитазе. Михаил свет Геннадьевич тут же прочухал, кто приготовил ему такой сюрприз. Только что с того? Когда вокруг паника, полуголые шмары визжат, что уши зашкаливает, а глаза их полны животного ужаса в буквальном смысле этих слов; и какие-то престарелые вахтеры подагрически сегают настолько высоко, как умеют, пытаясь ловить роняющих сизые перья голубей, гоблины становятся малоэффективны.

А тут еще в стороне желанного служебного выхода мелькнул свирепый белый лицом от бешенства Шрам, мелькнул и расстаял...

Шрам тоже засек ненавистную рожу, но палить из «ТТ» в сутолоке не рискнул, по этому переместился за стопку старых и грязных декораций из деревоплиты и от туда стал прочесывать закулисные пейзажи сквозь прицел глаз. Телашей он наблюдал, как на ладони. Можно валить, будто кегли. А вот генеральный папа куда-то делся.

Врешь, не разведешь. Усек таки Сергей хитротраханный папин маневр. Папа присцало решил не рисковать, прорываясь с боем, а обойти засаду. Папа поднял, пачкая холеные руки, крышку люка, и стал погружать туда свое поджарое тело. И поскольку подвал напрямую сообщался с грузовым цехом, папин ход конем имел все основания на успех. Только и делов, что выберется из здания господин Хазаров не служебным выходом, а грузовым. Разве что фасонистый костюмчик испачкает. Если Шрам не помешает.

Только почему гражданин Хазаров не брызнул на обыкновенный выход через фойе, или даже через сцену? Постеснялся откровенно драпать? Типа здесь – еще отступление, а туда – дешевое позорное бегство. Может так, а может иначе.

На везение Сергея ведущих в подвал люков за сценой было столько, сколько надо. И Сергей тоже решительно задрал, ломая ногти, деревянную крышку и нырнул в пыльную темноту, наполненную грубыми шершавыми ящиками с трафаретами «Не кантовать».

В темноте справа послышался крысиный шорох. Сергей выстрелил на звук и ломанул в бок, вздымая облака пыли и сбивая врага с ориентировки.

Или это Михаилу Геннадьевичу в темноте послышался крадущийся шорох? И это Михаил Геннадьевич палил на звук и уходил вбок? Черти что и сбоку бантик получается. Не видно ни зги. В темноте и такой пылище ни шиша не разберешь. Кто в кого стрелял? Черт его знает.

И вот Михаил Геннадьевич, теперь уже никаких сомнений, что Михаил Геннадьевич, прямо по курсу услыхал приглушенное бешенное сопение и всадил туда одну за другой три пули. И к вящему болезненному удовольствию услышал предсмертный человеческий квак.

Только нашлась же такая большая сволочь, которая испортила генеральному папе удовольствие? Сергей Шрамов вынырнул откуда-то из-за грубых ящиков сзади и приставил твердую неумолимую вороную сталь к затылку папы:

– Брось ствол, – приказал Шрам.

Папа беспрекословно повиновался.

– Давай наверх, – приказал Шрам.

Папа и здесь не стал ерепениться. Вдвоем сквозь кладку шершавых ящиков они двинули к светлому пятну пространства под ближайшим люком. Миновали откинувшегося на полу в скрюченной позе остывающего гоблина из папиных – вот, оказывается, кто съел три пули. Это был тот, с ментовским прошлым, узнал Шрам. Впрочем эта потухшая жизнь ничего для Сергея не значила. Он сторожко пас, чтоб хитроумный, будто Одиссей, папа не выкинул какой-нибудь фортель.