Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

— Мне все равно.

Он с раздражением потушил сигарету.

— Я хочу, чтобы ты отобрала картины, которые, ты считаешь, стоит купить. Я доверяю твоему вкусу и твоей интуиции. И хорошенько поторгуйся с Дали. Мне кажется, он немного влюблен в тебя.

— Оставь…

Они долго сидели молча, ей не хотелось продолжать разговор. Поль снова закурил. Она ждала, когда он нарушит молчание. От того, что он скажет, будет зависеть, как ей поступить со своей жизнью.

— Мы можем вернуться вместе, — наконец сказал он, глядя куда-то в открытое окно. — Если хочешь непременно быть со мной, я отошлю Яблочко.

Ей захотелось рассмеяться.

— Ты до сих пор с этой немочкой? — Она не смогла скрыть иронии.

— Она очень мила и обожает меня, — почему-то поспешно стал оправдываться он. — Она очень красива. У нее богатое любовное воображение…

— Не хочу больше ничего знать.

— Но если ты скажешь, Яблочко уедет. Но затем тебе придется быть в полном моем распоряжении. Не оставлять меня. Не покидать до тех пор, пока я не смогу вернуть ее.

Гала молчала.

— Кстати, Дали сказал, что хочет показать тебе одно место на побережье. Неужели тебя маленький испанец не заинтриговал? Мне кажется, наш местный гений много лучше Гийома. По крайней мере не хнычет, не стонет — смеется.

Гала продолжала молчать.

— Он будет ждать тебя около шести у камня.

Молчание над ними сгустилось, как туман.

— Все же он очень странный, — играя в веселость, так же громко продолжил Поль. — Сказал, что сегодня у него с собой будет зеленый виноград. Интересно, что это значит?

Гала медленно выпрямилась, обвела глазами неприбранную кровать со смятыми простынями и, бросив взгляд в его сторону, пошла к двери. В светлом до полу платье, с оголенными загорелыми плечами, она на некоторое время замерла на пороге и, не обернувшись, вышла за дверь. Не она сама, ее Поль подписал ей смертный приговор. Сумасшедший испанец приведет его в исполнение.

Стоял сентябрь. Друзья-сюрреалисты, уехали в Париж. И Элюар тоже. Гала осталась в Кадакесе. С каждой новой встречей мы как бы говорили себе: «Пора с этим покончить». Начался сезон охоты, и наши прогулки сопровождались выстрелами, отраженными гулким горным эхом. Чистое и ясное августовское небо исчезло, пришли спелые осенние облака. Скоро будем собирать плоды нашей страсти. Сидя на куче камней, Гала ела черный виноград. И становилась прекрасней с каждой ягодой. Виноград таял, и тело Гала казалось мне созданным из мякоти белого муската. Завтра? Мы думали об этом непрерывно. Принося ей гроздья, я давал ей выбирать: белый или черный,

В решающий день она оделась в белое и такое тонкое платье, что, увидев ее рядом на тропинке, я вздрогнул. Дул сильный ветер, и я изменил наш маршрут, повернув с Гала к морю, к скамье, высеченной в скале и укрытой от ветра. Это было одно из самых пустынных мест в Кадакесе. И сентябрь повесил над нашими головами серебряную подковку луны. У нас в горле стоял ком. Но мы не хотели плакать, мы хотели покончить с этим. У Гала был решительный вид. Я обнял ее:

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

Волнение мешало ей говорить. Она пыталась несколько раз, но не могла. Слезы текли по ее щекам. Я настаивал на ответе. Тогда, разжав зубы, она сказала тонким детским голоском:

— Если вы не захотите это сделать, не говорите об этом никому!

Я поцеловал ее приоткрывшиеся губы. Я никогда еще так не целовался, так глубоко, и не думал, что такое может быть. Все мои эротические «Парсифали» пробудились от толчков желания в так долго подавляемом теле. Этот первый поцелуй, в котором столкнулись наши зубы и сплелись наши языки, был лишь началом голода, который побуждал нас вкушать и поедать из глубины самих себя. Так я пожирал ее рот, кровь которого смешалась с моей кровью. Я исчезал в этом бесконечном поцелуе, который разверзся подо мной, как бездна водоворота, в который меня затягивало преступление и который, я чувствовал, грозил проглотить меня…

Я оттянул голову Гала за волосы и истерично велел ей:

— Немедленно скажите мне, что вы хотите, чтобы я с вами сделал. Ну скажите же мне, тихо, глядя в глаза, самыми безжалостными словами, самыми непристойными, пусть даже будет стыдно нам обоим!

Я не хотел упустить ни одной детали этого разоблачения, таращил глаза, чтобы лучше видеть, чтобы лучше чувствовать, как я умираю от желания. Лицо Гала приобрело самое прекрасное выражение, какое только может быть у человека, и оно показало мне, что нас не спасет ничто. Мое эротическое влечение довело меня в этот миг до уровня слабоумия, и я повторил:

— Что-вы-хо-ти-те, что-бы-я-сде-лал-с-ва-ми?

Ее лицо изменилось, стало жестким и повелительным:

— Я хочу, чтобы вы вышибли из меня дух.

Никакое толкование в мире не могло изменить смысл этого зова, который выражал то, что хотел выразить.

— Вы сделаете это? — спросила она.

Меня поразило и разочаровало, что мне предложили в дар мою собственную «тайну» вместо эротического предложения, которого я ждал от нее. Растерявшись, я не сразу ответил. И услышал, как она повторила:

— Вы сделаете это?

Ее дрогнувший голос выдал ее колебания. Я овладел собой, боясь разочаровать Гала, рассчитывающую на мое безумство и отвагу. Я обнял ее и торжественно сказал:

— Да!

И снова крепко поцеловал ее, в то время как внутренний голос твердил во мне: «Нет, нет, я не убью ее!» Этот поцелуй Иуды, лицемерие моей нежности, оживил Гала и спас мою душу. Гала стала объяснять мне подробности своего желания. И чем больше она объясняла, тем больше охватывали меня сомнения. Я говорил себе: «Еще не сказано окончательно, что она просит меня убить ее!» Но никакая щепетильность нравственного порядка не могла мне помешать. Мы достигли согласия, и преступление легко можно было бы выдать за самоубийство, особенно если бы Гала заранее оставила мне письмо, раскрывавшее подобные намерения. Она описывала сейчас свой страх «часа смерти», мучивший ее с детства. Она хотела, чтобы это произошло, и она не узнала ужаса последних мгновений. Мысль молнией обожгла меня: а если сбросить ее с высоты башни Толедского собора? Я уже думал об этом, поднимаясь туда с одной из самых красивых своих подруг мадридского периода. Но эта идея не понравилась Гала: она боялась испугаться за время долгого падения. И потом — как бы я объяснил свое присутствие с ней рядом наверху? Простая процедура с ядом не подошла еще больше, и я постоянно возвращался к своим роковым пропастям. На миг я возмечтал об Африке, которая казалась мне особенно благоприятной для преступлений такого рода, но отказался и от этой идеи. Там было очень жарко. Я отвлекся от поиска смертельных уловок и перенес свое внимание на Гала, которая говорила с исключительным красноречием. Ее желание умереть в непредсказуемый и счастливый миг жизни не было вызвано романтическим капризом, как можно было бы подумать. С самого начала я сразу же понял, что это было, наоборот, жизненно важно для нее. Ее восторг не мог оставить никаких сомнений по этому поводу. Идея Гала была смыслом ее психической жизни. Она сама могла бы раскрыть истинные причины своего решения. Несмотря на ее позволение, я отказываюсь раскрыть ее тайную жизнь. В этой книге один-единственный колесованный, четвертованный и распятый, с содранной заживо кожей — и пусть это буду я. Я делаю это не из садизма или мазохизма, а из самовлюбленности, Я только что видел Гала, терзаемую муками. И вот она явилась мне еще прекраснее, еще величественнее и горделивее. И я еще раз сказал себе: она права, еще не было сказано, что я этого не сделаю…