Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

— Пойду к реке, сполоснусь, — ни к кому не обращаясь, сообщил он.

— Рясу хоть с себя сними, попович, — насмешливо кинул ему Шип, — а то еще кто на исповедь к тебе явится.

— Точно, забыл совсем, — спохватился он и быстрехонько стянул с себя рясу, кинул в кучу с одеждой, что принесли они с Камчаткой.

"Интересно, а как ее делить будут?" — подумал он. — "Работу я один сделал, а как добычу делить, поди, все набегут…"

Он умылся у реки, утерся подолом рубахи и вернулся обратно к воровской ватаге, куда уже возвратился посланный за вином Федька. Все подтянулись поближе к атаману, протягивая разную посуду под дармовую выпивку, отламывали от свежего каравая большие куски хлеба, торопливо кусали, о чем–то переговаривались меж собой. Ни у Ваньки, ни у Петьки Камчатки не оказалось при себе посуды для питья, но никто даже не думал предложить им свою кружку. Правда, пить Ваньке не особо и хотелось, а если бы захотел, то мог на оставшиеся деньги купить не одну четверть вина, но столь полное равнодушие к нему, главному виновнику всего происходящего, было просто обидно. Однако о нем не забыли. Золотуха, налив по второму разу, ни слова не говоря, взял из рук молодых парней две деревянные кружки и подал сперва Петру Камчатке, а потом и ему, Ивану, тряхнув золотистыми кудрями, спросил:

— Чего, атаман, можно скажу об этом добром молодце хорошее слово?

— Говори, только покороче да попонятнее, — согласился великодушно атаман Шип, словно он находился на званом обеде и руководил застольем, — а то знаю я тебя: начнешь за здравие, а кончишь за упокой.

— Зачем так говоришь, атаман? Все будет, как надо, — он поднял вверх свою объемистую, из обожженой глины кружку и важно обвел всех взглядом, выпятил нижнюю губу и, чуть причмокивая, заговорил, нарочно коверкая слова.

— Гляжу я на тебя, парнишка, — прихлопнул он Ивана по плечу, — вижу, нашего ты сукна епанча, воровского пошива, ночного покроя. Милости просим в гости к нам, в вольный балаган. Поживи с нами, сколь сможешь, погляди–посмотри на наше житье–бытье, где одно бобылье. У нас добра довольно, всего в достатке: наготы, босоты понавешены шесты. А голоду, холоду полны амбары стоят, на тебя глядят. Мы сами здесь редко живем, а покои свои внаем сдаем. Кто ноченькою темною по мосту сему идет, тому и милостыню подаем, лишнее обратно берем. А коль всю правду сказать, чтоб знал, где что взять, то у нас своего добра только пыль да копоть и совсем нечего лопать…

— Хватит тебе языком трепать зазря, — прервал его излияния Шип и вылил в горло содержимое своей кружки, блаженно зажмурился, поднес к носу ломоть хлеба, нюхнул и потряс головой. — Вино хоть и горько, а все одно не крепко. Разбавляет, анафема шинкарь, давно бы пора наведаться к нему, да уму–разуму поучить, — и он со значением поднял с земли свой кистень, взмахнул несколько раз им в воздухе.

— Кончай, Шип, — отмахнулся Золотуха, — прибьешь этого, другой явится.

— И его приструним, выправим, — ответил тот, — ладно, — повернулся он к Ивану, — теперь ты говори, зачем пришел, чего от нас хочешь?

— Дык, это, жить промеж вас, — растерялся было тот, — не хочу обратно, к хозяину в услужение.

— А чего умеешь–то? — допытывался атаман. — По–нашенскому калякаешь, по–воровскому?

— Поди, нет… Не слыхивал про такой язык. Но я научусь, коль надо…

— Коль надо! Слышали?! — захохотали все над ним.

— Жизнь научит, заговоришь и по–нашенски!

— Перво–наперво надо воровскую присягу принять, — встал с земли Шип, и когда он выпрямился, то оказался ростом всего до плеча Ивану, зато шириной плеч… чуть не в полтора раза превосходил его. Атаман вынул из–за голенища свой нож, зацепил им немного земли на самый кончик лезвия и принялся что–то нашептывать над ним.

Поднялись с земли и остальные, окружили их и с интересом наблюдали за Ванькой, который чувствовал себя совершенно растерянным и начал уже было жалеть, что согласился пойти сюда вслед за Камчаткой. Наконец, атаман поднес нож к самому лицу Ивана.

— Лизни землю, — приказал он. Иван повиновался, ощутив во рту горьковато–кислый вкус сырой земли, захотелось сплюнуть, но он сдержался и ждал, что будет дальше. — Повторяй за мной, — начал водить у него перед лицом атаман, острием ножа, — воровскому делу буду служить…

— …буду служить, — откликнулся Ванька.

— …четверть добытого в общий кошт сдавать…

— … в кошт сдавать…

— …друзей–товарищей под пыткой не выдавать…

— …не выдавать…

— …атамана слушать и ни в чем ему не перечить, на ближнего своего руку не подымать, коль чего узнаю, то всем иным ворам немедля сообщать, последним куском с названным братом делиться и от смерти его спасать, своего живота не жалеючи, — атаман остановился, чуть передохнул, обвел взглядом замерших кругом него воров, ждал, когда Ванька повторит за ним слова клятвы. Потом дал знак, и двое дюжих мужиков кинулись к Ивану, сорвали с него одежду и крепко ухватили за обе руки. — А теперь будем тебе воровской крест на руке ставить, чтоб отличка была промеж нами от остальных людей, — пояснил Шип испуганному Ваньке и быстро чиркнул ножом крест на крест по его предплечью и присыпал рану свежей землей.

— Может, кто пожелал бы с ним братом названным стать? — спросил Золотуха. — Может, ты, Камчатка, желаешь?

— А чего, можно, — согласился тот и снял рубаху, подошел поближе, парень он вроде как надежный, не подведет…

Иван увидел, что у Петра Камчатки на левой руке тоже виднелся зарубцевавшийся крест, значит, и он прошел через воровское крещение и клятву. От этого Ваньке стало как–то легче, спокойнее. Атаман чуть наколол руку выше локтя у Камчатки и, когда брызнула кровь, соединил их руки, потер одна о другую.

— Целуйтесь, — приказал он, — теперь вы есть самые настоящие братья кровные, а значит, и названные. Держитесь один другого, почитайте.

По случаю принятия клятвы и крещения с Ваньки потребовали еще денег и вновь отправили щуплого Федьку за вином. Когда допили и это, то наступил уже день, по мосту громыхали ободья тележных колес, слышались удары копыт. Кто–то из воров собрался было запеть какую–то веселую песню, но Шип остановил его, крепко врезав кулаком в живот.

— Выдать нас хочешь? — грозно спросил он. — Айдате расходиться все по своим делам, а ночью сызнова соберемся. А ты куда пойдешь? — спросил он Ивана, когда вся ватага выбралась наверх.

— Вроде как, мне и идти некуда, — замялся Иван. — Мне бы поспать…

— Вон там, видишь? — указал атаман в темноту, где начинались своды моста. — Загородка бревенчатая. Отодвинешь доску, а за ней клетушка небольшая. В ней и ложись. А потом погуляй до вечера, да ночью и свидимся, потолкуем, к чему тебя приставить, — и он, подхватив часть добычи из дома Филатьева, неторопливо отправился наверх.

Ванька подобрал жалкие остатки из украденного им нынешней ночью и полез спать в каморку. Когда он встал, было далеко за полдень. Хотелось пить и есть. Сунул руку в карман, чтоб проверить, на месте ли деньги, к удивлению своему, их там не обнаружил. Вскочил, выглянул наружу, но там никого не было. "Может, вытащили, пока я клятву давал… — пытался он припомнить. — А может, когда спал… — Из вещей остался лишь старый, ношеный полукафтан, что он позаимствовал у батюшки Пантелеймона. Остальной одежды нигде не было. Вот так дела! С ними, однако, ухо надо держать востро, а то уши обрежут и не заметишь. Мастаки!" Он в растерянности подобрал злосчастный полукафтан и полез наверх.