Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек - Василий Звягинцев

Но жизнь тут тихая и размеренная, никаких явных опасностей и рисков не обещает. Оружия брать не будем, а вот английские паспорта, по образцу того, что Сильвия себе делала, отпечатаем. Главное, годы там проставлены фактически те же самые. Если что и не так, с первого взгляда рядовой полицейский не разберется…

— А нерядовой?

— Тоже не беда. Если даже задержат до выяснения, ногами бить не станут и в кандалы заковывать. Посидим в КПЗ, пока с посольством связываться будут, тут наше время и подойдет. Да ты не бойся, — несколько даже покровительственно сказал Левашов. — Мы недалеко. Не вступая ни в какие личные контакты, прогуляемся час-другой, просто чтобы освоиться, и вернемся. Помнишь, как первый раз на Валгаллу выскочили?

Здесь Новиков не мог с другом не согласиться. Так раньше они и жили, кидались в каждую подходящую авантюру с открытой душой, не напрягая себя размышлениями о последствиях. Вспомнить хотя бы, как Левашов с автоматом в руках спасал их из аггрианского плена…

А здесь что же, легкая прогулка в гораздо более тихий и спокойный, чем они привыкли, мир.

Получасового променада по прилегающим к Тверской переулкам и улицам хватило, чтобы понять, что принципиальных сложностей здесь ждать не приходится. Как они и предполагали, довольно гармоничный гибрид 1913-го и 2056 годов, по уровню развития расположенный как раз посередине.

Живи и радуйся, кто бы ты ни был. Как у Аверченко в рассказе «Осколки разбитого вдребезги» — есть у тебя полтинник, иди в трактир Палкина, спроси кулебяку и графинчик водки, есть трояк — к Тестову, обед из четырех блюд и штоф, имеешь четвертной — к Донону или в «Медведь», французская кухня, лучшие вина, цыганский хор…

И слои и страты общества как-то не пересекаются, у каждого свои магазины, питейные заведения, транспортные средства. Публика побогаче не ходит в бакалейные лавки, те самые полтинничные трактиры, не ездит в автобусах и трамваях. Так называемый обыватель избегает сверкающих магазинов Петровки и Кузнецкого моста, отнюдь не стремится в «Метрополь» и «Националь», спокойно проходит мимо лакированных таксомоторов. При этом не чувствуется в воздухе, в лицах людей социального напряжения, неудовлетворенности своим положением и местом в обществе.

Конечно же, за час или за день невозможно разобраться в истинном состоянии и проблемах довольно-таки чуждого мира, но первое впечатление тоже кое-чего стоит. Плюс интуиция. Хватило же Андрею одного вечера, чтобы ощутить нездоровую, напряженную, гнетущую ауру декабря девяносто первого Главной исторической.

В общем-то, за такую Россию они и боролись, создавая свою Югороссию. Отсталый, конечно, технологически мирок по сравнению с уже почти привычным две тысячи третьим.

Приблизительно, как какой-нибудь Буэнос-Айрес или Мадрид перед Первой мировой в сравнении с Берлином и Парижем. Все почти так, да не так. Касается и техники, и темпа жизни, и общей, так сказать, патриархальности. Продукт медленной эволюции, причем — во всем мире равномерной. К ним в советскую действительность 60–80-х хоть краем, да залетали плоды передовой западной цивилизации: автомобили (пусть очень немного), магнитофоны, джинсы, книги и журналы, потом и компьютеры. Не говоря уже о многочисленных фильмах.

Было на что равняться и к чему тянуться. А здесь все и почти везде вровень. Ну, а кому от этого хуже? Разве только «прогрессу» как таковому, некоей самоценной категории — «выше, дальше, быстрее».

— Для полноты картины следовало бы посидеть где-нибудь, хлопнуть по рюмке, застолбить территорию, — заметил Левашов, — только вот местных денег у нас — йок[46]! В виду кратковременности визита наш «домовой» не счел нужным обновить свой валютный резерв.

— Думаешь, это тоже учитывается?

— Предполагаю. Аппаратура установлена на «срочный возврат», вот и не стал кто-то затеваться сменой комплектации.

— Только, как пел Высоцкий, если уж я что решил, так выпью обязательно. Давай что-нибудь загоним антиквару или старьевщику, вот и будет какая-то копейка. Опыт есть.

Опыт опытом, а что продавать? Как-то они совсем не подумали о таком пустяке. Николаевских, дореволюционного выпуска золотых десяток при себе не было, а так что еще? Цифровой фотоаппарат явно не прокатит, мобильный телефон тоже. Остаются только часы. Причем часы Новикова, у Левашова слишком для здешних мест навороченный хронометр с явными приметами продукта иной цивилизации. А у Андрея плоский карманный «Лонжин» с цепочкой, золотой, естественно, приобретенный еще в Стамбуле, чтобы придать себе дополнительную респектабельность. Жалко немного отдавать раритет ради минутной прихоти, а с другой стороны, местные деньги так и так нужны.

— Да не жмись ты, — пресек его сомнения Левашов. — Новые в Стамбуле и купишь, а постараться — так те же самые, а то можно в ломбард заложить, если они тебе так уж дороги, потом выкупим.

— А, чего там, — махнул рукой Андрей. — В наше время все приличные люди старались заиметь золотые часы, чтоб при острой необходимости было чем расплатиться или откупиться. Пошли…

Во всякого рода антикварных лавках, ювелирных салонах и тех самых ломбардах недостатка в близких и ближайших окрестностях не было. Но ювелиры им не подходили, наверняка заплатят, как и у нас, только за вес металла, ломбард — черт его знает, вдруг паспорт или еще какой-нибудь документ потребуют. Антиквары же — самое то, только выбрать нужно подходящего.

Физиономистикой Андрей владел в достаточной степени, и уже в третьем магазинчике, наискось от универмага Мюра и Мерилиза[47](именно так он по сию пору здесь и именуется), который дурацкой реконструкции не подвергался, увидел то, что приблизительно и искал.

Мужчина в бархатной блузе, лет за пятьдесят, как положено — еврей, что, впрочем, вытекало лишь из фамилии на вывеске, но не из внешнего вида, сидел по ту сторону застекленного прилавка и читал газету, название которой было не разглядеть.

Стены завешаны картинами сомнительного достоинства, разнообразным холодным оружием, вразнобой тикало несколько часов в темных и светлых деревянных футлярах, с маятниками и без. Под стеклом на рытом бархате выложено три десятка золотых и серебряных портсигаров, полсотни ручных и карманных часов, разные перстни, кольца, серьги. Немного стеклянной и фарфоровой посуды, скудная коллекция медалей и иных знаков. Типичная, в общем, лавка. Средней руки. Но место — дорогое, аренда, небось, в копеечку влетает, если не собственное это, от века, помещение.

Что несколько непривычно — на окне никаких решеток, дверь не бронированная, да и стекло на витрине, похоже, самое обыкновенное.

Спокойно живут.

Тем более прямо напротив магазина — пост городового, одетого в черную с алыми манжетами, погонами, отворотами кителя и лампасами форму. Фуражка с черным околышем и красным верхом. Крупная, чуть не в ладонь, кокарда, на рукавах какие-то шевроны и условные знаки. Издалека видно, и ни с кем не спутаешь.