Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

– Ничего не бойтесь, Морган! – воскликнул он. – Все будет хорошо!

То же веселье царило и при дворе. Ничему не придавалось особого значения. Когда Морган приплыл в Бомбей, там вовсю шел праздник Холи, и придворные, сопровождавшие его, были вымазаны яркими красками. Такими же красками были украшены все в Девасе, и в первый же вечер своего пребывания при дворе Морган стал участником буйной вечеринки в кавалерийских казармах. Когда же пришел первоапрельский День Дураков, ему преподнесли начиненные порохом сигареты и виски с солью, а потом попытались отправить с бессмысленным поручением в дальний уголок сада, в какой-то амбар. Повсюду играли и дурачились, а ребяческие поступки, уживавшиеся с легкой фривольностью в поведении, заставляли даже самых сухих и мрачных чиновников поминутно прыскать со смеху. Моргану не оставалось ничего, кроме как присоединиться ко всеобщему веселью, и мрачные мысли вскоре покинули его.

* * *

Вскоре по приезде Моргана взяли на экскурсию в располагавшуюся неподалеку деревню. Когда Морган и его спутники шли по берегу реки, где природа была еще не испорчена цивилизацией, сопровождавшие их жители деревни вдруг стали возбужденно показывать на другой берег, говоря, что видят там змею. На взгляд Моргана, это было просто старое сухое деревце, но, по общему мнению, он ошибался – о, настоящая змея, опасная и страшно ядовитая! Она была от них далеко, но все посчитали необходимым начать швырять в змею камнями. Один из бросавших попал, и все убедились, что это действительно сухое дерево. Последовал взрыв веселья, обернувшийся вдруг испуганным оцепенением, поскольку все решили, что магараджа разочарован тем, что так и не увидел настоящую змею.

Морган разглядел в сем моменте что-то типично индийское, характерное именно для этой страны и этого народа. Сама ситуация основывалась на значительной доле неопределенности. Никто не был до конца уверен, змея ли то или ветка дерева, и каждый предпочитал пребывать в неуверенности. Такого рода сомнения вряд ли длились бы долго в Англии, но здесь, под могучим громадным небом, ни один из ответов не мог быть удовлетворительным. В сердце каждой вещи, как чувствовал Морган, лежала тайна, проистекавшая из относительности связи между языком и верой. Но тайна эта могла быть вполне успешно раскрыта с помощью простого созерцания пейзажа или переменчивой погоды.

То же мистическое чувство – небольшое мерцающее пространство на самом горизонте восприятия – проникало здесь во все действия и поступки людей. Не обнаруживалось ни одного разговора или обычая, которые не оставляли бы Моргана так или иначе в недоумении. Не то чтобы ему не объясняли подобных нюансов – его пытались просветить и Масуд, и Бапу-сагиб; целые тома были написаны про Индию. Но даже самое внятное объяснение провоцировало новые вопросы; темнота и неопределенность сохранялись, непроницаемые для языка описания.

То же самое и с работой. Ритуалы двора ввергали его в замешательство, и именно такие ритуалы он был обязан частично курировать. Но он никогда не мог постичь логику даже самого простого мероприятия. Почему горы рупий тратились на празднества и пышные церемонии в то время, как дворец разваливался?

Другая тайна окружала интимную жизнь магараджи. Его жена, магарани, была родом из Колхапура и туда же она сбежала. Колхапур слыл сильным штатом, гораздо более богатым, чем Девас, и магараджа, разрушив свою семейную жизнь, нажил себе страшного врага. Время от времени при дворе появлялись незнакомцы, о которых говорили, что они являются шпионами Колхапура. Но вернется ли жена магараджи, пребывали ли они в разводе или нет и что послужило причиной разрыва – ни на один из этих вопросов у Моргана не имелось ответа.

Морган помнил магарани со своего прошлого визита и знал, что право повидать ее являлось для него, чужеземца, привилегией. Но с тех пор Бапу-сагиб обзавелся другой подругой, Баи-сагибой, которая совсем не желала хранить инкогнито. Она жила в ветхом доме возле въезда в город, где во дворе часто сиживала на коврах, окруженная слугами. Баи-сагиба часто приезжала во дворец; нередко ее навещал и Бапу-сагиб, и в этом случае устраивался привлекавший всеобщее внимание громкий, ярко костюмированный спектакль с участием солдат и лошадей. Но хотя Их Высочество обращался к этой женщине как к магарани, хотя она родила ему троих дочерей и снова забеременела, не было похоже, что они женаты как положено, что ставило Моргана в тупик. Почему осмотрительность и скромность в одном случае предусматривались, а в другом – нет?

Морган знал, что индусы заводили наложниц из слоев общества, к которым сами не принадлежали, и, вероятно, это как раз был один из подобных случаев. Но когда он попытался осторожно обсудить сей вопрос с Бапу-сагибом и заговорил о золотых и серебряных наложницах, Их Высочество громко рассмеялся.

– Она – моя алмазная наложница, – сказал он, чем еще больше сбил с толку Моргана.

* * *

Отсутствие Масуда на причале обеспокоило Моргана, но оказалось, что тот уехал в школы, которые располагались глубоко в джунглях, и не получил ни одного сообщения. Теперь, когда Масуд знал, что Морган приехал, он поспешил из Хайдарабада, чтобы увидеться с ним.

Оба нервничали из-за непривычности обстановки.

– Ну, в общем-то, на дворец это мало похоже, – сказал Масуд. – Скорее большой уродливый дом. Мой и то лучше.

– Ради бога, не говори ему такое при встрече, – попросил Морган. – Нужно соблюдать приличия.

– Ты беспокоишься о своей зарплате, – ухмыльнулся Масуд. – И о своем положении. Ты испорчен так же, как они все.

Улыбнувшись, друзья обнялись. Время все сделало проще.

Масуд привез с собой трех людей – клерка-парса и двоих слуг, несущих багаж и бумаги. Большинство подобных жестов делалось напоказ, как понял Морган, потому что Масуд не мог позволить, чтобы его затмил какой-то магараджа из касты Марата. И как только он оказался внутри дворца, то сразу же начал задирать мажордома, Маларао-сагиба.

– Низама Хайдарабада, на которого я работаю, приветствуют двадцатью одним пушечным залпом, – сказал он. – Но я забыл, сколькими приветствуют правителя Деваса…

– Пятнадцатью, – быстро вставил Морган, видя, как расстроился Маларао.

– Вот как? Чудесно! – кивнул Масуд. – А у нас двадцать один!

И он с видимым пренебрежением провел пальцем по пыльной поверхности стола.

Морган ожидал самого худшего. Но когда Масуд встретился с магараджей, он был воплощенная вежливость. Гораздо более велеречивый, чем обычно, но в почтительном, изредка самоуничижительном ключе. Даже когда он задавал Их Высочеству вопросы о конституции, которую как начали разрабатывать восемь лет назад, так и продолжали до сих пор, то делал это предельно уважительно. Все выглядело так, словно Масуд решил на практике показать, что представляет собой ритуал самоуничижения, пародируемый им в письмах.

Бапу-сагиб отлично ему соответствовал. Было ли Масуду удобно во дворце, удовлетворяли ли его обстановка и еда? Он – индийский брат, его имя часто упоминается во дворце, и, что бы он ни попросил, любое его желание будет исполнено. Словам аккомпанировали торжественные полупоклоны и кивки, и все выглядело так, словно два монарха обсуждают дела своих государств.