Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

Она на секунду прижалась щекой к его склоненной голове:

— Это я вас благодарю, сударь.

Юродивый бережно снял с колен енота:

— Благодарю вас за прекрасную компанию. Рад был увидеться. — Он снова приподнял кепку, раскланялся с музыкантами, игрушкой, нашими героями, а потом отвесил последний поклон в сторону знаменитой беседки, будто она вовсе не была пуста вот уже много десятилетий, будто там и сию минуту сидел во всей красе знаменитый на весь Киев струнный оркестр.

— Чудо какое-то, — сказала Татьяна, глядя ему вслед. — Ну что, пора идти.

— Ты не пойдешь вниз, — возразил Трояновский.

— Почему?

— Я тебя понесу.

Он подхватил ее на руки.

— Тебе не тяжело? — прошептала она, обнимая его за шею.

— Я мог бы носить тебя так всю жизнь.

* * *

Татьяна возилась у своего туалетного столика с кремами и притираниями. Из небольшого ларчика, обтянутого шелком, она добыла крохотный фарфоровый кувшинчик с толченым жемчугом, смешала немного порошка с кремом и принялась втирать в кожу. Рядом стояла коробка со старинным маникюрным прибором — из серебра и слоновой кости, со специальными щеточками и бархотками для полировки ногтей.

На кресле небрежно брошено что-то цвета морской волны, на туалетном столике — шкатулка с украшениями. Наша героиня, как Ганнибал перед сражением при Каннах, готовилась к завтрашнему походу в гости к шефу, на который Машка возлагала так много надежд. Откровенно говоря, если бы не любимая подруга, Тото отказалась бы играть дальше в эту игру. Сергей Колганов при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не таким уж плохим человеком, и перспектива причинить ему боль огорчала. А то, что он влюбился в Жанночку и оставил предыдущую пассию, — мерзавец, конечно, но Машка сама во многом виновата. Если женщина хочет держать в руках мужчину, то прежде всего она должна научиться держать в руках себя.

Чем дальше, тем острее Татьяна ощущала, как беспощадно, гибельно, неотвратимо проходит время, проходит целая жизнь. Она до мелочей помнила день, когда собирала книги и тетрадки в желто-коричневый ранец, чтобы первый раз идти в первый класс. Помнила, как развешивала на спинке стула форму и белый передник, обшитый ручными кружевами. Вот солнечный луч ползет от балконной двери, взбирается на ручку кресла, скользит по сверкающему лазуритом боку китайской фарфоровой вазы. «Пора вставать, сегодня ты идешь в школу, просыпайся», — говорит бабушка Нита, а она уже не спит вовсе, она от волнения не могла сомкнуть глаз всю ночь… И вот ей уже тридцать пять. Тоже не очень много, если разобраться, но ведь и следующие двадцать восемь лет пронесутся так же быстро и незаметно.

Что дальше?

Она часто спрашивала себя, а что же дальше. Как жить, кем быть, с кем быть?

Татьяна то и дело запрокидывала голову назад, чтобы слезы, то и дело выступающие на глазах, затекали назад. И это было более чем странно, если учесть, какой удивительный и волшебный вечер она только что провела с влюбленным в нее мужчиной.

Такое настроение не могло остаться незамеченным.

— Что стряслось, душенька? — тревожно спросила Антонина Владимировна. — Вроде явилась такая счастливая, вся светилась. Тебе плохо?

— Сама не понимаю, что со мной творится. Должна быть счастливой, а так больно, будто душу выворачивают наизнанку. Что со мной?

И она по-детски ткнулась к бабушке.

— Любовь, — погладила ее по голове Нита. — От нее тоже бывает больно.

— Плакать хочется.

— Это прекрасно, — сказала бабушка. — Это просто прекрасно. Поплачь. А то ты не плакала с тех пор, как Геночка вынес твои игрушки. Да и то был не плач, а вой какой-то. Поплачь.

Татьяна упрямо помотала головой, и ее пышные кудри рассыпались по плечам.

— Мне нельзя. Мне надо завтра выглядеть просто великолепно. Никаких красных и припухших глаз, никаких слабостей.

Нита с сомнением повертела в пальцах пилочку для ногтей:

— Так не годится. Однажды у тебя кончится завод, и моли Бога, чтобы это не случилось где-то на полпути.

— Бабушка, у меня сегодня такой странный случай… — начала было Татьяна.

— А мне сегодня сон приснился… — в унисон проговорила Нита.

Они рассмеялись. Это хоровое исполнение случалось у них по нескольку раз на дню. Они думали одинаково и говорили тоже почти всегда одинаково или об одном и том же, по крайней мере.

О странных случаях принято у них было повествовать обстоятельно, со вкусом и подробностями, за чашкой кофе. Сидя под лампой, Татьяна искоса разглядывает бабушку: величественная, все еще красивая старуха с короной великолепных волос, в строгой блузке, с великолепным, безупречным маникюром. На пальце у нее сверкало кольцо. И Тото всегда представляла, какой она сама будет в Нитины годы.

— Ну что, — предложила бабушка, — покурим? Согрешим?

— Вот столечко, — показала внучка на кончик мизинца.

— Давай.

Добыли из бара бутылку коньяка, сигареты, вставили их в длинные янтарные мундштуки, перенесли на стол серебряную пепельницу в виде уродливой ацтекской жабы. Затянулись. Затем бабушка сообщила:

— Сегодня мне снился сон. Даже немного обидно — шестой раз в жизни вижу сон, и шестой раз подряд в нем участвуют почти одни и те же лица, только с небольшими вариациями.

— Ты его записала? — серьезно спросила Татьяна.

— Естественно. Если будет нужно, тетрадка лежит в баре, на прежнем месте.

— Что на сей раз?

— Мне снится, что я иду по абсолютно пустому городу, — сказала Нита и выпустила голубоватое колечко дыма — она все обещала научить внучку пускать кольца, но Тото никак не давалась сия сложная наука. — А навстречу мне молодая цыганка ослепительной красоты. Я ее не видела больше полувека, но сразу узнала.

— В юбке цвета луковой шелухи? — переспросила Татьяна.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Антонина Владимировна. — Капитолина рассказала?

— Нет, при чем тут тетя Капа?

— Да она у меня эту цыганку как бы позаимствовала и тоже стала видеть ее в особо важных случаях, — пояснила Нита. — Впрочем, Капа всегда видела яркие цветные сны и всегда их запоминала, а я — никогда. За исключением тех пяти случаев. Первый к смерти отца; второй к смерти матери; третий к войне; четвертый и пятый к гибели твоих родителей. И вот сегодня.

Антонина Владимировна замолчала, глядя в даль слезящимися, выцветшими глазами. Когда-то давно, в молодости, они были у нее синими, как звездчатые сапфиры, но с тех пор утекло много воды.

— Ба! — серьезно попросила внучка, нарушая затянувшееся молчание. — Однажды нам придется объясниться. Почему бы не сделать этого теперь же?

— По какому поводу объясниться?