Романовы - Надин Брандес

Мы падали. Парили. Я кружилась в темноте, и все, что могла – вцепиться в Алексея и Заша. Сначала я ощутила себя тонкой и невесомой, затем – тяжелой и вялой, а потом, наконец, пришла в равновесие. Вращение прекратилось. И я моргнула, возвращая миру краски.

Яркая зелень, мерцающая синева, поразительный солнечный свет.

Мы, как и раньше, находились среди деревьев, но уже не в дикой чащобе.

Мы очутились в цветущем саду с подстриженной травой, сплетенными розовыми кустами и выложенным камнем ручьем, вьющимся по земле. Гравий впивался в колени. Алексей лежал на траве передо мной, а Джой пьяно покачивалась, прижимаясь к его распухшей голове. Мои ладони лежали поверх груди брата, а кровь его просачивалась между камней.

Заш за моей спиной сцепился с другим существом – разъяренным большевиком.

Юровский здесь.

Зашу нужна помощь. Но лишь одна песнь крови, разлившейся вокруг моих коленей, звучала громче остальных: Романовы. Романовы. Романовы.

Алексей лежал белее снега. Мир вокруг меня погрузился в тишину. Сквозь пелену паники я увидела гравийную дорожку, ведущую к резному деревянному дому, и поняла, где мы находимся – не потому что узнала, а потому что произнесенное заклинание вплело ответ в мой мозг.

Дом Дочкина. Он здесь. Мы здесь.

– Настя! – прохрипел сзади Заш. Я развернулась, наполовину поднявшись на ноги, и только тогда расслышала напряженное: – Отнеси его… к Дочкину.

Так, оборванной веревкой, развязался конфликт между желанием помочь Зашу и спасением брата. Я подхватила Алексея дрожащими руками, от крови они стали скользкими. Дыхания не ощущалось.

Хотя он вряд ли был тяжелее рюкзака, оттягивавшего мои плечи в последние дни, когда я поднялась, колени подогнулись. Ребра прострелила острая боль. Я шла, спотыкаясь на гравии, мелкие камешки застревали в изношенных ботинках, царапая нежную кожу.

Подойдя к двери, я взвалила брата на плечо и подняла щеколду. Прежде чем войти, оглянулась. Заш лежал на земле, зажав в кулаке охотничий нож, а Юровский навалился сверху.

Господи, помоги ему.

Я вошла в дом.

– Помогите! – внезапно очутившись в сумраке, я моргнула, чтобы привыкли глаза. – Помогите! Помогите! Пожалуйста, Василий Дочкин!

Первое, на что я обратила внимание – кровать в противоположном конце комнаты, с наброшенным поверх нее лоскутным одеялом. Я сделала к ней два шага, и ноги подкосились. Я грохнулась на деревянный пол, крепко прижимая к себе Алексея, оберегая его от удара.

Но внезапно он стал невесомым. Обветренные стариковские руки подхватили брата и перенесли на кровать. Я увидела длинные усы и лысую голову. Рыдания застряли в горле.

– Спасите его… прошу, – прижав ладони к груди, я уставилась на кровь – жизнь, вытекающую из моего брата. С одеяла закапало на деревянный пол.

Дочкин склонился над Алексеем, разрывая его мундир – пуговицы летели во все стороны.

– Подойди и прижми рану.

Я вскочила на ноги через несколько секунд после того, как прозвучало слово подойди. Прижала ладони к пузырящейся алой ране, зиявшей в животе Алексея. Едва я закрыла отверстие, Дочкин бросился на кухню.

В его просторном доме была лишь одна комната. Справа от меня – что-то вроде кухни, заваленной объедками, бутылками с чернилами, кусками пергамента. Окно с двойной рамой распахнуто настежь, птицы клюют рассыпанные по подоконнику зерна, прыгают в дом, летают вокруг балок под потолком.

Дочкин стремительно перебирал бутылочки и баночки. Алексей судорожно вздохнул, и я вновь переключила внимание на него. Его вздох перешел в бульканье. Влажный кашель.

– Дочкин! – закричала я, надавливая сильнее. Но рана у брата была не единственная. Мне не удавалось закрыть их все. Его тело превратилось в треснувшую плотину, протекающую и слабеющую. Вот-вот совсем рассыплется.

Мой крик эхом разнесся по тихому дому, смешиваясь с грохотом бутылок и шумом снаружи. Я повернулась в сторону кухни.

– Доч… – Я поперхнулась.

Вошел Юровский, тихо, как животное. Он прыгнул на Дочкина сзади и приставил нож к горлу магистра заклинаний. Дочкин сжимал в руке черную банку, пробка которой была испачкана серебристо-радужными пятнами. Чернила для заклинаний.

Где же Заш?

– Брось банку и сдавайся, – прорычал Юровский. – Ты предатель своей страны.

Дрожащей рукой Дочкин передал банку коменданту. Как только магические чернила перешли из обветренных пальцев в окровавленные, в дом ввалился Заш. Половина лица у него была разбита, на лбу зияла жуткого вида рана, заливавшая все лицо кровью. Он сжимал булыжник и держался за голову, наблюдая за происходящим.

Тело брата застыло под моими руками.

– Алексей. – Я убрала одну руку лишь для того, чтобы закрыть ею другую рану. – Не сдавайся! Алексей!

Заш покачнулся, но поднял камень и посмотрел на Юровского. Тот оказался быстрее. Чернильница пролетела через всю комнату и разбилась о висок Заша, мерцающие чернила для заклинаний брызнули во все стороны. Заш рухнул на пол, кровь алым ореолом закружилась вокруг него. Нет. Нет!

Чернила из разбитой банки густой струйкой текли к моим ботинкам.

Дочкин пригвоздил меня к месту напряженным взглядом:

– Они знают твою кровь.

– Молчи, старик! – Юровский крепче сжал руку. Горло мага дернулось под лезвием ножа, и он снова заговорил. Обращаясь ко мне.

– Чернила верны Романовым…

Разрез. Брызги крови. Он упал.

Дочкин рухнул в кучу осколков, горло его пересекал кровавый разрез. Время замедлилось. Даже крик ужаса, шедший, казалось, из глубины моей души, вырывался наружу раза в три дольше.

Наша единственная надежда. Наш мастер заклинаний. Наша жизнь. Ушел.

Физически я справилась с безнадежностью быстрее, чем эмоционально. Рука соскользнула с раны Алексея. Глаза заморгали от вспышки солнца на поднятом ноже Юровского. Колени врезались в серебро чернил заклинаний.

Чернила смешались с кровью – моей, Заша, Алексея, Дочкина.

Юровский смерил меня убийственным взглядом. Сердце у меня билось едва-едва, вряд ли я смогла бы осознать собственную смерть, не говоря уже об умершей надежде. В конце концов все пройдет. Смерть придет как облегчение…

…но не от руки Юровского. Я не позволю ему забрать мою жизнь – после того как он уничтожил всех, кто мне дорог.

Юровский перешагнул через тело Дочкина, вытерев об него пыльные сапоги. Дочкин издал булькающий звук под давлением веса коменданта.

Сапоги Юровского, разбрасывая брызги, ступили в мерцающие колдовские чернила, радужно сиявшие, несмотря на разлившуюся повсюду кровь. Кровь, которая пела мое имя. Романова. Романова. Романова.