Я украду твой голос - Сергей Бакшеев

Трифонов внимательно посмотрел на Камоцкого. Может, этот профессор свихнулся? Взгляд умный, лицо спокойное. Нет, не похож он на дурачка.

— Допустим, я вам верю. При каких обстоятельствах вы разговаривали с генералом Бурмистровым?

— Он мне позвонил.

— Сюда, в кабинет?

— Да.

— И что сказал?

— Спросите его сами.

— Не юлите! Бурмистров погиб! Или вы мне всё расскажете, или я упеку вас в психушку! — начал звереть Трифонов. — Отвечайте! О чем говорил так называемый Бурмистров?

— Обычные вещи для вашей конторы. Что его смерть была инсценирована, что он находился на конспиративной работе за границей. Только вы не беспокойтесь, я всё это сохраню в тайне.

— Почему вы уверены, что это был именно Бурмистров?

— А вот намеков не надо. Я хоть уже и в возрасте, но в своем уме. Я хорошо всё запомнил. Он позвонил утром. Я только что вышел на работу и даже не успел надеть халат. Это был обстоятельный разговор. Мы беседовали долго, голос генерала невозможно спутать. Мы раньше часто общались по телефону, и я знаю малейшие его интонации.

— О чем он еще сообщил?

— А вот это уже тайна. Он предупредил.

— Никаких тайн! — Трифонов выхватил пистолет и направил его на профессора. — Вашей доверчивостью воспользовался опасный преступник! На его совести десятки жертв. Говорите, о чем вы беседовали, или я выпущу в вас всю обойму.

Побледневший профессор испуганно заслонился руками.

— Если так, то конечно… Я всё скажу. Только вы опустите оружие. Я не могу общаться, когда вот это… прямо на меня…

— Хорошо. Но больше я церемониться не буду.

— Он сказал, что одному человеку надо сделать секретную операцию. Она сложная и специфическая. Этот человек приедет в госпиталь и сам всё объяснит. Когда я спросил, как я узнаю пациента, генерал сказал, что это будет уже знакомый мне человек. Он сам меня найдет. Мы попрощались. И вот, буквально через двадцать минут ко мне пожаловал Композитор.

— Что? Когда это было?

— Я уже говорил. Неделю назад, в понедельник, между девятью и десятью часами утра.

Трофимов тоже посмотрел на календарь. 5 октября! Накануне, в ночь с субботы на воскресенье, была убита Марина Васильева.

— Вы не обознались? К вам приходил Композитор?

— Прошло много лет, он был в военной форме, но я его сразу узнал. Шрам на шее… Я же его исследовал.

— О чем вы говорили?

— Он принес рисунки. Очень точные разрезы носовой полости, глотки и горла. Там был продольный вид и вид сверху. Всюду проставлены размеры. Он показал на голосовые складки и надгортанник и объяснил, что ему нужно сделать такие же.

— А вы?

— Я хотел отказаться, уверял, что это невозможно. Но он каким-то образом убедил меня рискнуть. Вы знаете, когда я делал эту операцию, я ощущал себя первопроходцем уровня Колумба.

— Так вы, прооперировали Композитора?

Камоцкий подбоченился, гордо вытянулся, отчего острая бородка поднялась горизонтально, и заявил:

— Да. Я сделал это. Операция прошла успешно. Вы понимаете, там была одна принципиальная сложность. Но я… я нашел выход. Без ложной скромности, это новое слово в хирургии. Как вы думаете, я могу опубликовать научную статью? Ну, конечно, без упоминания имени пациента…

Оглушенный новостью Трифонов крутил головой, будто разминал затекшую шею. Его безумный взгляд блуждал по кабинету, с губ слетали злобные фразы:

— В то время, когда десятки сотрудников без сна и отдыха охотились за преступником, вы тайно оказывали ему помощь и прятали здесь, в режимном госпитале!

— Но это же был приказ генерала КГБ? Как я мог ослушаться?

— Какой, к черту, приказ! Композитор сам позвонил вам его голосом!

— Но, простите… Голос столь индивидуален. Его невозможно подделать на 100 процентов.

— Хватит! Композитор может и не такое! — Трифонов жахнул кулаком по столу. — Бурмистров давно мертв! Вас обманули.

— Я не знал. Поймите…

— Где сейчас Композитор? Когда он ушел?

— Почему ушел? Он у нас на третьем этаже в шестнадцатой палате.

Подполковник заскрипел зубами.

— Он… здесь?

— Это сложная операция. Пациенту требуется восстановление.

Трифонов отпихнул стопку бумаг, достал пистолет и направился к выходу.

— Почему сразу не доложили? — раздраженно крикнул он, с силой распахивая дверь.

— А вы и не спрашивали, — развел руки Камоцкий, глядя на мелькнувшие в коридоре каблуки подполковника.

Марк Шаманов слышал беседу Камоцкого с офицером КГБ. Еще лучше он слышал топот ног, приближающихся к палате. Но у него не было сил, чтобы встать и скрыться. Кричать он тоже не мог. Композитор берег свое обновленное горло, с еще не затянувшимися швами.

Задержание прошло буднично, волновался только Трифонов. Прибывшие по срочному вызову шесть вооруженных офицеров переправили Композитора во внутреннюю тюрьму Лубянки. Марк вел себя спокойно, понимая, что должен выиграть время. Для борьбы ему требовалось здоровое горло. Теперь, когда он достиг своей главной цели, такие мелочи, как арест и заточение в камере, его совсем не волновали. Он терпеливо ждал восстановления сил.

Разъяренный генерал армии Васильев, узнав об аресте убийцы любимой дочери, порывался лично расправиться с ним. Но у Трифонова были другие планы насчет преступника. Он мечтал осуществить то, что не удалось Бурмистрову: всесторонне изучить уникальные возможности Композитора и с помощью лучших ученых привить их спецагентам КГБ. Эту идею поддержало руководство госбезопасности. Однако арест самого жестокого убийцы современности, расправившегося с всенародно любимыми артистами, невозможно было утаить. Сталинская диктатура в стране давно пала, наступившая Хрущевская оттепель разбудила в простых обывателях никогда неслыханную смелость высказываний и суждений. В газетах появились чудовищные подробности убийств, которые раньше удавалось скрывать. Стало известно общее количество жертв преступника, начиная с 52-го года. Взбудораженная общественность требовала публичного суда над невиданным доселе убийцей. Всесильному КГБ пришлось передать Композитора под опеку прокуратуры и милиции.

Но поведение Марка Шаманова от этого совсем не изменилось. Он, как и прежде, молчал. За время следствия, продолжавшегося более полугода, он на допросах не проронил ни слова. Оперировавший преступника Камоцкий, вызванный в качестве эксперта, подтвердил, что голосовые связки Композитора не повреждены, горло полностью восстановилось, и нет никаких физиологических причин, способных вызвать у пациента немоту. Но ни уговоры, ни запугивания, ни санкционированные сверху пытки, не заставили преступника давать показания. Он продолжал упорно молчать, не проявляя никакого интереса к следственным действиям и своему будущему. Несмотря на это, по всей стране была проведена огромная работа и собраны самые неопровержимые улики, изобличающие преступника.