Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

Через некоторое время, однако, офицеры к нему присмотрелись и в отношениях к нему поделились на три толка. Несколько человек записались в его ярые и безоговорочные поклонники. Середина, а их было большинство, отдавала должное его рвению, усердию и таланту, но считала его все-таки слишком «теоретиком». Самая малая часть называла его выскочкой и очковтирателем. Там его вышучивали, и оттуда появлялись по его адресу злые и меткие стихотворения.

Очень многих привлекло на его сторону то, что он сразу же дал понять, что внутренняя полковая жизнь, то есть жизнь собрания, его не касается. Его дело – служба и строевое обучение. «Собранская» же жизнь – это наша частная республика.

А было в его время в этой жизни немало такого, от чего его порядком коробило. Дороговизна жизни поднялась. Обязательные вычеты увеличились в полтора раза. Обязательные четверговые обеды в лагерях с музыкой, с гостями, часто с великими князьями и всегда с крупной выпивкой шли на полный ход. Принимали начальство, принимали другие полки, принимали депутации иностранных военных, которые приезжали в Петербург. И каждый раз стол был уставлен бутылками французского шампанского. А стоило оно 5–7 рублей бутылка. А подпоручичье жалованье было 86 рублей в месяц.

Новицкий сидел на председательском месте «под Петром», пил нарзан и с видом доброго дяди снисходительно-добродушно смотрел, как веселится молодежь. Как педагог он страдал, но чувств своих не показывал. Он знал, что с этим все равно ничего не поделаешь.

Зато на строй и на казарменные порядки он налег добросовестно, как и на все, что он когда-либо делал. В строевом отношении Новицкий принял полк в блестящем состоянии. Роты были все как на подбор. Но имелись в полку и нестроевые. Нестроевая рота, обозники, хлебопеки, писаря, музыканты, певчие… В качестве «нестроевых», на строевую их выправку особого внимания никогда не обращалось. Всех их Новицкий взял «на цугундер», и весьма скоро все эти люди, коих отличие были фуражки с козырьком, стали козырять и печатать с носка не хуже, чем их строевые коллеги. Всюду, всегда и везде военные писаря были известны своими статскими манерами. Помощник дежурного по полку, в обыкновенное время лицо, не обремененное работой, получил приказание два раза в неделю, в послеобеденное время заниматься с ними гимнастикой, строем и отданием чести.

Существовали в полку такие места, куда командир обыкновенною калибра заглядывал раз или два в жизни. Солдатская лавка, хлебопекарня, баня, оружейная мастерская и прочее тому подобное. Во все такие места Новицкий аккуратно являлся, и не реже чем раз в месяц. Причем визиты были не поверхностные, а очень основательные. Он подробно знакомился с тем, как функционируют учреждения. А затем, отнюдь не арбитражно, а внимательно выслушав все мнения и доводы, предлагал реформы. Всегда у него в кармане была толстенькая кожаная книжечка, где он делал заметки «для памяти».

– Николай Николаевич, – все имена и отчества старших и средних офицеров были им твердо выучены в первый же месяц, – я вас попрошу подойти к этому вопросу вплотную…

А если через месяц он замечал, что реформа не проведена, он, бывало, посмотрит серьезно через очки и спросит:

– Николай Николаевич, ведь мы же с вами в прошлый раз решили, что так будет лучше… Почему вы не распорядились?

И Николай Николаевич, если у него нет серьезного оправдания, при таком вопросе чувствует себя неуютно.

Как настоящий педагог, Новицкий ни на солдат, ни на офицеров никогда голоса не возвышал. Последняя степень командирского неудовольствия был очень серьезный, даже мрачный тон и чуть-чуть насупленные брови. Это был уже разнос.

От всякого неряшества Новицкий страдал физически.

Идет он раз в лагере с одним из старших офицеров по одной из средних дорожек. Офицер курит. Сам Новицкий ни этой и никакой другой человеческой слабости подвержен не был. Офицер в рассеянности бросает окурок на дорожку. Новицкий останавливается и с полуулыбкой говорит:

– Извините, Дмитрий Александрович, не могу видеть беспорядка…

После чего нагибается, подбирает окурок и кладет его себе в карман. После такого случая, который в тот же день получил самую широкую огласку, офицеры на дорожки в лагерях окурков больше не бросали.

Новицкий был педагог настолько ярко выраженный, что наша молодежь, и так не слишком серьезная, где могла, особенно охотно вела себя с ним по-школьнически. «Словчиться» так, чтобы Новицкий не «залопал», у некоторых был спорт, и увлекательный.

В его командование сильно участились всякие лекции, обязательные офицерские сообщения, военная игра – одним словом, времяпрепровождение такого порядка, когда присутствие «всех свободных от нарядов господ офицеров» является обязательным. И вот «словчиться» и «прорезать» такие занятия было всегда особенно соблазнительно.

Еще Л.Н. Толстой писал, что в каждой военной части непременно имеются свои собственные присяжные остряки и забавники. Был и у нас такой, Павел Молчанов, подпоручик, богатырски сложенный и говоривший глубоким басом. Он играл под простачка, но, как и все люди этой категории, был далеко не дурак. Никаким специальным остроумием он не блистал, но стоило ему, бывало, особенно пошевелить усами, крякнуть или просто подмигнуть, и довольно… все окружающие приходили в веселое настроение.

Как-то раз зимой, после завтрака, вместо вечерних занятий в собрании назначена была «военная игра». Все комнаты заняты, и сообщения между ними прерваны. На столах разложены двухверстные карты и карандаши, красные, синие и простые для донесений. Офицеры 3-го батальона сидят в «музыкантской» комнате, а старший между ними невозмутимый А.С. Пронин. Новицкий ходит из одной комнаты в другую, присаживается к столам и дает советы. В эту минуту он только что пришел. Несколько голов наклонились над картами в раздумье, куда поставить общий резерв. Между ними одна голова Новицкого. В комнате тихо. Тихо открывается дверь из столовой и в нее просовывается голова Павла Молчанова. Не видя сидящего Новицкого, он густым сценическим шепотом пускает:

Не спи, казак,

Во тьме ночной

Новицкий ходит за рекой!

Побуждения у Павла самые благородные. Кадетская этика. Предупредить товарищей, что начальство находится поблизости.

Осознав, что вляпался, Молчанов во мгновение ока смывается. Новицкий подымает голову от карты и с обиженной улыбкой говорит:

– Неужели, господа, я такой страшный, что о моем приходе нужно специально предупреждать?

Всем стало неловко. Выходка была дурацкая. Но все ясно почувствовали, что если бы командир полка был меньше «воспитатель», этого бы не произошло.

Умный Пронин спас положение:

– Ваше превосходительство, нисколько вы не страшный и мы очень ценим ваши советы. А Молчанов всегда дурака валяет. Поступок мальчишеский. И не обращайте на