Дорога ветров - Тэд Уильямс

Я родился в Краннире, знаете ли, и когда я говорю, что мое имя Кадрах эк-Краннир, справедлива только последняя часть. Я был назван Падреиком. У меня были еще и другие имена, достойные и нет, но Падреиком я был рожден, и Кадрах я теперь.

Я не искажаю правды, когда говорю, что Краннир — один из самых странных городов во всем Светлом Арде. Он окружен стеной, как огромная крепость, но никогда не подвергался осаде, и нет в нем ничего, ради чего стоило бы туда проникнуть. Люди Краннира настолько скрытны, что другие эрнистири даже не понимают их. Говорят, что краннирец скорее поставит выпивку всему трактиру, чем позовет кого-то к себе домой, но никто и никогда еще не видел, чтобы краннирец покупал выпивку кому-нибудь, кроме себя самого. Краннирцы закрыты — мне кажется это слово подходит к ним лучше всего. Они говорят очень скупо и неохотно — так не похоже на прочих эрнистирийцев, у которых вместо крови течет поэзия — и никогда не показывают своего счастья и богатства из страха, что боги позавидуют и отберут все назад. Даже дома прижимаются друг к другу, как заговорщики — в некоторых местах здания так близко склоняются друг к другу, что вам приходится выдохнуть прежде чем войти и не вдыхать до тех пор, пока вы не выйдете с другой стороны.

Краннир — один из первых городов, построенных людьми в Светлом Арде, и дыхание этого возраста чувствуется во всем. Люди с рождения говорят тихо, как будто боятся, что если они заговорят слишком; громко, древние стены рухнут, выставив на всеобщее обозрение все их секреты. Кое-кто говорит, что ситхи приложили руку к устройству этого места, но, хотя мы, эрнистири, не настолько глупы, чтобы не верить в существование справедливого народа — в отличие от некоторых наших соседей — я не думаю, что ситхи имели какое-нибудь касательство к Кранниру. Я видел руины древних построек ситхи, и они абсолютно не похожи на тесные и построенные для защиты стены Города, где я провел свое детство. Нет, этот город построили люди — испуганные люди, если я еще могу доверять своему зрению.

— Но это описание звучит ужасно! — сказала Мириамель. — Шепот, скрытность и страх…

— Да. Я и сам не особенно любил его. — Кадрах улыбнулся, еле заметно блеснув зубами в темноте. — Я провел большую часть своего детства, мечтая выбраться оттуда. Моя мать, видите ли, умерла, когда я был совсем маленьким, а отец был жестким, холодным человеком, очень подходящим для нашего жесткого и холодного города. Он ни разу не сказал мне или моим братьям и сестрам ни одного слова, которое не было бы необходимым, и даже те немногие слова, что он говорил, не были украшены добротой и любовью. Он был медником и целыми днями простаивал в жаркой кузнице, чтобы наполнить едой наши рты, и не считал, что обязан делать что-то еще. Большинство краннирцев суровы и угрюмы и презрительно относятся к тем, кто не похож на них. Я хотел идти по миру своим путем, и я не мог ждать. Как это ни странно, впрочем, это бывает довольно часто, я, измученный грузом тайн и тишины, проявил большую склонность к старым книгам и древним наукам. Увиденный глазами древних ученых, таких как Плесиннен Мирменис и Фретис Куимнский, даже Краннир казался замечательным и таинственным. Его секретные обычаи прятали не только старые грехи, но и странную мудрость, которой не могли похвастаться более свободные и менее мрачные места. В библиотеке Тестейна, обнаруженной в нашем городе века назад самим святым королем, я нашел единственные родственные души, в этой внутренней тюрьме, окруженной стенами — людей, которые, как и я сам, жили ради света прошлых дней, которые наслаждались погоней за крупицами утерянных преданий, так же, как некоторые другие преследуют оленя, ликуя, когда в его сердце вонзается стрела.

И вот где я встретил Моргенса. В те дни — а это было почти четыре десятка лет назад, моя юная принцесса, — он все еще был склонен путешествовать. Если и существует человек, который видел больше, чем Моргенс, и побывал в большем количестве мест, я о нем ничего не слышал. Доктор провел много часов среди пергаментов Тестейнской библиотеки и знал архивы даже лучше, чем старые священники, которые хранили их. Он заметил мой интерес к истории и забытым преданиям и взял под свою опеку, направляя по нужным тропам, которых я иначе никогда бы не нашел. Когда прошло несколько лет и он увидел, что моя преданность знанию не могла быть сброшена вместе с детством, наподобие змеиной кожи, он рассказал мне об Ордене Манускрипта, который был основан давным-давно святым Эльстаном, королем-рыбаком. Эльстан унаследовал замок Фингила и его меч Миннеяр, но он не хотел наследовать также и страсть риммеров к разрушению, и особенно к разрушению знаний. Вместо этого он хотел собрать знания, которые иначе могли бы исчезнуть во тьме, и использовать их, когда это понадобится.

— Использовать для чего?

— Мы часто спорили об этом, принцесса. Целью никогда не было Добро или Справедливость — носители свитка понимали, что такой великий идеал заставил бы их вмешиваться во все. Я думаю, что самое верное объяснение — Орден действует, чтобы защитить собственные знания, чтобы противостоять темной эпохе, которая могла бы уничтожить все крупицы, с таким трудом добытые. Но в других случаях Орден действовал, чтобы защитить скорее себя, чем плоды своих трудов.

Как бы то ни было, тогда я мало знал о таких сложных материях. Для меня Орден был райским сном, счастливым братством необыкновенных ученых, вместе ищущих ответы на вопросы мироздания. Я исступленно стремился присоединиться к нему. Таким образом, когда наша разделенная любовь к познанию превратилась в дружбу — хотя с моей стороны это больше походило на любовь к доброму отцу — Моргене взял меня на встречу с Трестолтом, отцом Ярнауги, и старым Укекуком, мудрым человеком из троллей, который жил на далеком севере. Моргене представил меня как вполне подходящего для Ордена, и эти двое приняли меня незамедлительно, с таким доверием и открытым сердцем, как будто они знали меня всю жизнь. Это, конечно, было так только благодаря Моргенсу. За исключением Трестолта, чья жена умерла несколько лет назад, никто из членов Ордена никогда не был женат. Такое часто случалось за века существования Ордена. Его члены обычно люди такого рода, и это справедливо также и для женщин носителей свитка — они больше любили знания, чем человечество. Поймите меня правильно, им вовсе не безразличны остальные люди, но они больше любят их, когда могут держаться от них на расстоянии; практически люди только отвлекают носителей свитка. Таким образом, Орден становится чем-то вроде семьи для своих членов. Поэтому не удивительно, что любой кандидат, которого представлял доктор, должен был получить теплый прием. Моргене — хотя он и отвергал любую попытку наделить его властью — был в некотором роде отцом для всех членов Ордена, хотя некоторые из них, казалось, были гораздо старше, чем он. Но кто может знать, когда или где был рожден доктор Моргенс? — В темноте Кадрах тихонько засмеялся. Мириамель медленно поднимала и опускала весла, в полудреме прислушиваясь к его словам, а лодка мягко покачивалась на волнах. — Позже, — продолжал он, — я встретил другого носителя свитка, Ксорастру из Пирруина. Она была монахиней, хотя к тому времени, как мы с ней повстречались, уже оставила орден. Кстати, трактир в Кванитупуле, о котором я говорил раньше, принадлежит ей. Она была свирепо умная женщина, из-за своей принадлежности к слабому полу лишенная возможности вести ту жизнь, которой заслуживала — эта женщина должна была бы быть не меньше, чем королевским министром. Ксорастра тоже приняла меня и представила пару своих собственных кандидатов, потому что она и Моргене давно уже хотели довести число членов Ордена до традиционных семи человек.