Клеопатра. Последняя царица Египта - Артур Вейгалл

Образ обезумевшей царицы со спутанными волосами, упавшими на лицо, в свободной сорочке, соскальзывающей с ее белых плеч, пресмыкающейся у ног равнодушного, нездорового на вид человека, несколько смущенно стоящего перед ней, вероятно, должен мучить разум историка, который следил за ходом военных действий Клеопатры против представителя Рима. Но все же в этой сцене мы можем разглядеть ее, лишенную царских официальных аксессуаров, которые часто делали Клеопатру более импозантной и внушающей благоговение, чем на самом деле. Она была, в сущности, женщиной, а теперь, находясь в слабом физическом состоянии, действовала точно так же, как могла бы повести себя в подобных обстоятельствах любая другая представительница ее пола в крайнем возбуждении. Всегда удивлявшее современников мужество почти покинуло Клеопатру, а ее настойчивость в достижении цели рухнула вместе с крушением всех ее надежд. Клеопатру часто называли расчетливой женщиной, которая прожила свою жизнь в умышленном и эгоистичном сладострастии и которая приняла смерть с несгибаемым достоинством. Но, как я уже пытался показать в этой книге, характер царицы был по сути своей женским – Клеопатра была перенапряжена и подвержена быстрым переменам настроения от радости до отчаяния. И хотя египетская царица была проницательной, независимой и бесстрашной, она никогда не была женщиной, полностью уверенной в своих силах, и в обстоятельствах, которые описываются здесь, мы получаем представление о ее характере и видим, что она могла отчаянно нуждаться в помощи и сочувствии других людей.

Октавиан поставил Клеопатру на ноги и, доведя до постели, сел рядом. Сначала она говорила с ним сбивчиво, оправдывая свои действия в прошлом и приписывая некоторые свои поступки, такие как, я полагаю, укрытие в мавзолее, своему страху перед Антонием. Но когда Октавиан указал Клеопатре на расхождения в ее высказываниях, она больше не делала попыток оправдать свое поведение, умоляя его только не отнимать трон у ее сына и говоря ему, что она охотно будет жить, если только он гарантирует ей безопасность ее страны и династии и будет милосердным к ее детям. Затем, встав с постели, она принесла Октавиану несколько писем, написанных ей Юлием Цезарем, а также один или два его портрета, написанных для нее при его жизни. «Ты знаешь, – сказала она, – сколько времени я была с твоим отцом (Октавиан, внучатый племянник Гая Юлия Цезаря и до 44 г. до н. э. носивший имя Гай Октавий, был по завещанию Юлия Цезаря усыновлен и с 44 г. до н. э. стал Гаем Юлием Цезарем Октавианом (а с 27 г. до н. э., после описываемых событий, императором Цезарем Августом). – Ред.) и что именно он возложил корону Египта на мою голову, но, чтобы ты узнал кое-что о его личных делах, пожалуйста, прочти эти письма. Все они адресованы мне и написаны его собственной рукой».

Вероятно, Октавиан пролистал письма не без любопытства, но, по-видимому, не проявил желания читать их; и, видя это, Клеопатра вскричала: «Что пользы мне от этих писем? Но я снова будто вижу его в них живым!» Мысль о своем былом возлюбленном и друге и воспоминания, навеянные ей письмами и портретами, наверное, лишили ее присутствия духа, и, будучи в таком взвинченном и слабом состоянии, она теперь совершенно потеряла самообладание. Было слышно, как она вскрикивает между рыданиями: «О господи, как я хочу, чтобы ты был жив», словно обращаясь к Юлию Цезарю.

Октавиан, видимо, утешил ее, как мог, и наконец она, видимо, согласилась, что в обмен на его милосердие она полностью отдастся его власти и безоговорочно передаст ему все свое имущество. Один из управляющих Клеопатры, по имени Селевк, в это время ожидал в мавзолее ее распоряжений, и она приказала ему передать Октавиану список драгоценностей и ценных вещей, который они вместе недавно составили и который теперь лежал вместе с другими бумагами в ее комнате. Селевк, видимо, прочел этот документ Октавиану, но, желая втереться в доверие к новому господину и полагая, что за верность Клеопатре ему уже не платят, добровольно сообщил, что некоторые предметы не были включены в список и что царица нарочно утаивает их для себя. При этих словах Клеопатра вскочила с постели и, бросившись на пораженного управляющего, схватила его за волосы, стала таскать его за них и в ярости била его по лицу. Она была так возмущена и взвинчена, что вполне могла нанести этому человеку какое-нибудь серьезное увечье, если бы Октавиан, который не мог удержаться от смеха, не удержал Клеопатру и не отвел ее назад к постели. «Правда, это очень тяжело, – воскликнула она, обращаясь к своему гостю, – когда ты оказываешь мне честь и приходишь навестить меня в таком положении, а мой собственный слуга меня обвиняет в том, что я не учла в списке некоторые женские безделушки. Можешь быть уверен, я сделала это не для того, чтобы украсить ими себя в своем несчастье, а чтобы сделать тебе, твоей сестре Октавии и твоей жене Ливии небольшие подарки и благодаря их заступничеству надеяться расположить тебя к тому, чтобы проявить милосердие».

Октавиан был рад слышать от нее такие слова, так как это, по-видимому, означало, что она полна желания продолжать жить, а он очень был озабочен этим отчасти, как я уже сказал, для того, чтобы испытать чувство удовлетворения, демонстративно проведя Клеопатру в цепях по улицам Рима, а отчасти, наверное, для того, чтобы продемонстрировать после этого свое милосердие и уважение к памяти покойного диктатора, даровав ей жизнь. Поэтому Октавиан сказал Клеопатре, что она может распоряжаться этими ювелирными изделиями по своему усмотрению, и, пообещав, что его обращение с ней будет милостивым сверх всяких ожиданий, он закончил свой визит, удовлетворенный тем, что завоевал доверие Клеопатры и обманул ее. Однако в этом он ошибся, и сам был обманут ею.

Из его слов и манеры себя вести Клеопатра поняла, что Октавиан хочет выставить ее на всеобщее обозрение в Риме и не собирается позволить ее сыну Цезариону править вместо нее, а, напротив, нацелился захватить Египет для Рима. Ничуть не успокоив Клеопатру, эта беседа оставила в ней уверенность в том, что судьба ее династии решена окончательно. Она уже отчетливо видела, что не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Вскоре к Клеопатре пришел гонец от Корнелия Долабеллы и сообщил ей секретную весть: увидев, что она уже оправилась от болезни, Октавиан решил отправить ее в Рим вместе с ее двумя детьми через три дня или даже меньше. Возможно также, Долабелла уже сообщил ей, что у ее сына Цезариона нет никакой надежды, потому что Октавиан решил убить его, как только тот окажется в его руках, понимая, что неразумно оставлять в живых человека, претендующего на звание законного наследника Великого диктатора.

Услышав об этом, царица решила убить себя немедленно, так как ее отчаяние было таково, что сам факт существования стал для нее невыносим. Мысленно Клеопатра, вероятно, рисовала себе картину триумфа Октавиана в Риме, на котором она со своими детьми будет фигурировать в качестве главных экспонатов. Ее поведут в цепях на Капитолий точно так же, как ее сестру Арсиною во время триумфа Юлия Цезаря. И в своем воображении она уже слышала издевки и гул голосов римлян, которые не забудут напомнить Клеопатре ее хвастливые слова о том, что однажды она будет вершить царский суд на том самом месте, где ей придется терпеть унижения. Эта мысль, которая сама по себе была невыносима, соединилась с уверенностью в том, что, если она продлит свою жизнь, ей придется также пережить удар от жестокой смерти ее любимого сына, так как его гибель уже казалась неизбежной.