За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Царские власти обвиняли мусульманских миссионеров. В Поволжье и на Урале церковь и государственные власти уже заклеймили мусульманских служителей религии как потенциально подрывной элемент. В их представлении периодически происходившие выходы из православия были следствием работы «магометанского духовенства». Священники и полиция в один голос обвиняли и странствующих, и указных мулл, когда обращенные в христианство общины массово и скоординированно отрекались от крещения (совершенного над ними или над их предками в XVIII в.) и провозглашали приверженность исламу[347].

Хотя Санкт-Петербург долгое время посылал татарских мулл в степь в качестве миссионеров, разведчиков, купцов и дипломатов, теперь местные власти считали, что эти люди лезут не в свои дела. Вслед за Валихановым и другие русскоязычные информанты приводили научные данные в поддержку заявлений пограничных чиновников о хищничестве татарских мулл. Этнограф Шахимардан Мирясович (Иван Иванович) Ибрагимов изображал странствующих мулл из Казани и соседних ханств эксплуататорами доверчивых казахов. Ибрагимов предположил, что неуказные «самозванцы» приобрели у них более сильное влияние, чем немногочисленные официальные клирики, разрешенные администрацией, потому что постоянно уделяли внимание ритуальным и другим нуждам народа. Он добавлял, что казахи особо уважают святых людей, которых считают потомками Пророка, наряду с султанами как представителями наследственной элиты[348].

Имперские власти и этнографы также выделяли суфийских наставников (ишанов) как особо вредных эксплуататоров и обманщиков, из эгоистических интересов ставших политическими противниками государства. В 1867 г. губернские власти определили село Стерлибашево в Уфимской губернии как «магометанский центр» и жилище харизматического «святого», привлекавшего последователей среди башкир, татар и казахов. Имперское завоевание большей части Трансоксианы, которую русские называли Туркестаном, подарило им троянского коня в виде «мусульманского клерикализма». Оренбургский чиновник предупреждал: «Такое сближение киргизов, бывших долгое время равнодушными ко всякой вере, с духовенством башкирским и татарским весьма вредно, в особенности если принять во внимание, что во вновь приобретенной Туркестанкской области религиозный фанатизм развит собственно в народе даже более, чем у башкир и татар». Петр Позднев также доказывал, что суфийские наставники из братства Накшбандия в Оренбургской губернии оказывают опасное влияние на башкир, казахов и туркестанцев. Подчеркивая напряженные отношения между мистиками и более приземленными мусульманами, он обвинял ишанов в том, что они «возбуждают фанатизм в народе не только против русских и вообще не мусульман, но и против мусульманских правителей и духовенства, когда они считают это необходимым для своих интересов». Для примера он ссылался на случай, имевший место в 1868 г., когда, предположительно, «дервиши» подняли казахов в Оренбургском крае против имперского правления. В том же году, согласно его обвинениям, они отговорили казахов Акмолинского уезда от принятия отличительных знаков официальных должностей[349].

Позднев также ссылался на данные, собранные «экспертами» по жизни казахов в Туркестанском генерал-губернаторстве, учрежденном в 1867 г. Они характеризовали ишанов как «паразитов», которые не только причиняли большой вред казахам в «экономическом смысле», но и оказывали влияние, которое было «не выгодно во всех отношениях для успехов цивилизации». Г. А. Арендаренко в официальной туркестанской газете изображал угрожающую картину влияния суфиев на казахских последователей (мюридов):

«Влияние ишанов на своих мюридов отражается на всем складе жизни этих последних: они носят чалмы, аккуратно отбывают намазы, строго соблюдают посты, устраивают сообща в кочевьях мечети, отдают своих детей в городские духовные школы, где в десяток лет их на-крепко напичкают всяким вздором мусульманской учености, превратят в ханжей, и таким образом поколение за поколением переродится киргизский народ в таком пагубно извращенном воспитании».

Используя терминологию, которая часто применялась к татарам – а в западных губерниях к евреям, – Арендаренко также обвинял суфиев из городов Центральной Азии (которых называл этнонимом «сарты») в том, что они сочетают миссионерскую деятельность с низменными проявлениями хищнического эгоизма. Он заявлял, что суфий-сарт с его «типичною жадностию, с ненасытностию, свойственной в таких размерах только природе сарта, тянет с своей жертвы все, начиная от домашних, разумеется, лучших животных до пригожих киргизских девушек, которых ишаны или берут в жены себе, или отдают родственникам также спокойно, как и лошадь»[350].

Генерал Н. А. Крыжановский, управлявший оренбургским пограничным регионом, рассуждал, что он мог бы сократить «влияние магометанского духовенства на киргизов», выведя их из-под юрисдикции ОМДС – учреждения, которое он и другие губернские чиновники считали серьезным соперником своей власти. Уже в октябре 1852 г. оренбургский и самарский губернатор граф Перовский запретил ОМДС вмешиваться в казахские дела. В «Положении» 1868 г. также повторялись требования Крыжановского об ограждении казахов от его влияния[351].

Но казахи по-прежнему обращались в Уфу за руководством в религиозных делах. В 1866 г. оренбургские власти узнали, что казахи все еще обращаются в ОМДС со своими брачными тяжбами и оно принимает их дела, ссылаясь на положение «Свода законов», которое давало право каждому «племени» или «народу» заключать браки согласно своим законам и обычаям независимо от церкви или государственных властей[352]. Далее, в сентябре 1869 г. Крыжановский пожаловался министру внутренних дел, что официальные муллы из разных мест доносят ОМДС на казахов, которые отказываются совершать религиозные ритуалы. Не только клирики просили ОМДС помочь им дисциплинировать нерелигиозных прихожан, но и миряне добивались его вмешательства. Эти казахи требовали, чтобы в их тяжбах посредничали исламские ученые на основе шариата[353].