Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран

«Скипетр Йегуды» и еще более поздняя, середины XVI века, хроника «Юдоль скорби» рисуют более сбалансированную картину, признавая, что были и отступники, и мученики, причем последних существенно больше: «Многие поступили согласно своей душе и своей вере, – пишет Шломо ибн Верга, автор “Скипетра”, – и были убиты многие во освящение Имени. […] И в тех местах некоторые евреи оставили свою веру […] а в других местах освятили Имя и были сожжены». Йосеф Га-Коэн, автор «Юдоли скорби», приводит конкретные цифры:

И еще один текст, вроде бы свидетельствующий о заметной доле мучеников среди жертв погромов 1391 года, это проповедь конца XV века о жертвоприношении Исаака:

Здесь не поясняется, какие именно «жестокие преследования» имеются в виду, но в отсутствие уточнения про ашкеназов и 1096 год надо понимать, что речь идет о преследованиях в Испании, а 1391 год был самым масштабным прецедентом такого рода. Получается, что «освящение имени» имело место, запомнилось современникам и потомкам и даже считалось – как и в ашкеназских хрониках – «заслугой», способной впечатлить Всевышнего и улучшить участь нынешнего поколения.

Разворот из иллюминированного кодекса «Мишне Тора» Маймонида. Переписан в Испании или Франции в I пол. XIV века, иллюминирован в Перудже ок. 1400. Национальная библиотека Израиля

Остается неясным, как все-таки вели себя испанские евреи перед лицом смерти и насильственного крещения. По-видимому, происходило и мученичество, и отступничество, но в какой пропорции: 200: 200 или 150: 15? Скорее всего, цифры в еврейских хрониках – продукт художественной гиперболизации. Испанские источники тоже не всегда точны. Фискальная документация по еврейским общинам не учитывает того, что не все евреи жили в худериях – еврейских кварталах. К тому же налогами облагались главы семейств, значит, чтобы представить полную численность общины, надо умножить фискальную численность на пять, шесть или семь. Сами евреи в целях снижения налогового бремени стремились приуменьшить цифры. Из нарративных испанских источников конца XV века иногда неясно, имеется ли в виду вся Испания или только Кастилия, Леон и Андалусия, или только одна Кастилия, а в случае Арагона – только ли Арагон как таковой или вся Корона Арагона. В итоге решить простой пример, вычтя из численности еврейского населения до 1391 года численность оставшегося населения худерий и получив численность крестившихся, невозможно за незнанием исходных цифр. Не говоря уже о том, что крестившиеся иногда возвращались в иудаизм и даже не вернувшиеся продолжали зачастую жить в худериях. Если традиционная историография утверждала, что крестились немногие и те либо вернулись в иудаизм, либо продолжали быть иудеями негласно, живя рядом с евреями, посещая синагогу и проч., то некоторые современные историки полагают, что с 1391 по 1492 год (год изгнания) крестилось подавляющее большинство испанских евреев, некоторые считают, что половина.

Так или иначе, почему обращение в христианство стало статистически заметным вариантом сефардского поведения, запомнившимся более традиционного мученичества? Одна из причин в том, что сефардские авторитетные ученые давали установку скорее на сохранение жизни, чем на самопожертвование. Такие разные мыслители, как аристотельянец Маймонид, живший в мусульманском окружении в XII веке, и его критик антиаристотельянец Ицхак Арама, проживавший в христианской Испании в XV веке, сходились в том, что жизнь – это первоочередная ценность, которую Господь вверил человеку, и не подобает отказываться от нее. «Если сказано, что [в данном случае] следует преступить и не быть убитым, – писал Маймонид в законодательном своде “Мишне Тора”, – а человек позволяет убить себя, дабы не преступить, то он виновен в том, что отнял собственную жизнь». А Ицхак Арама в книге «Жертвоприношение Исаака» оспаривал представление о том, что подвиг Авраама – универсальная модель для подражания:

Еще одна возможная причина того, что сефарды в 1391 году повели себя не так, как ашкеназы в 1096-м, это трехвековой временной разрыв между двумя кризисными ситуациями. Как показал французский историк Филип Арьес в своем пионерском исследовании «Человек перед лицом смерти», в культуре христианского Запада отношение к смерти и эсхатологические концепции менялись с течением времени, в том числе на протяжении высокого и позднего Средневековья. Так называемая Великая эсхатология (души умерших ждут всеобщего Страшного суда) уступила место Малой эсхатологии (индивидуальный Страшный суд сразу после смерти). Даже критики Арьеса соглашались с его гипотезой об индивидуализации представлений о смерти в позднем Средневековье. Кроме того, в это время, особенно после черной смерти 1348 года, отмечается возрастающая жажда жизни и страх смерти: кладбища выносят за пределы городских стен, многочисленные изображения в жанре dances macabres, «плясок смерти», служат настойчивым memento mori и показывают, что страх смерти, как писал Йохан Хёйзинга в «Осени Средневековья», «пронизывал целую эпоху». Возможно, эти эмоции, захватившие христианское общество, сумели оказать какое-то влияние и на еврейское меньшинство, особенно на сефардов, которые не были жестко изолированы от своих соседей.