Тишайший - Владислав Бахревский

Приехала из Карачарова молодая барыня с дитем.

– Помоги, Серафим! Как родился, громко кричал, а теперь не кричит, а словно бы стонет. Тихонечко, а где болит – не спросишь. Три месяца младенцу.

Любаша, жена поручика Андрея Лазорева, исхудала, страдая по сгинувшему мужу.

– Распеленай! – попросил Серафим.

Любаша распеленала.

Серафим посмотрел мальчика, помял волосатой рыжей рукой животик, в рот заглянул.

– Гляди-ко! Семь зубов! Чего Бога гневишь? Хороший мальчишка. Хочешь, чтоб сынок был здоров да весел, глазки утри, да улыбнись, да по чуланам на мешках не катайся в тоске потаенной.

Ласково говорил, а у Любаши уж слезки готовы, покатились.

– Думал я о тебе, – сказал Серафим, делая «потягунюшки» младенцу. – На Лукьяна-ветреника по ветрам, гадал на тебя.

Слезы так и высохли на Любашиных глазах.

– Ну, чего ты! – махнул на нее ладонями Серафим. – Птица ты пугливая! Южный ветер мужиком пахнул. Крепко пахнул. Не за горами уже твой муж летучий и не за морями. Скоро будет.

Любаша выбежала из дому. Постояла, прижавшись спиной к дверному косяку, крепко-накрепко зажмурив глаза. Потом кинулась к телеге. Вытащила из-под сена тяжелый узел, принесла в избу, положила в утолок. Быстро спеленала сына.

– Возьми-ка эту кринку! Да не пролей. Попои ребятенка. Не бойся. Питье доброе. Молоко, настоянное на петровом кресте. От многих недугов помогает детишкам. А теперь дай-ка мне твой крест. Ну, чего опять крылышки сложила? Ладно, не надо. Возьми дома чесночную луковицу да повесь на крестик. Тоску твою разгонит на время, а там и муж приедет.

На дворе дождь опять пошел, а барыня уехала просиявшая.

– Погляди, чего там нам пожаловали! – попросил Саввушку мельник.

Саввушка развязал узел.

– Шуба! А в шубе – полбарана.

– Ну вот и еда нам, и о зиме думать не надо.

3

От Саввушки Серафим секретов своих не утаивал. Знахарству учил и проверял, как ученье в голове у парня укладывается.

– А ну скажи, как от кашля избавиться?

– Развести в двух стаканах щепоть ржаной муки. Дать отстояться. Воду слить. Осадок поделить на две части. Одну половину утром употребить, а другую – вечером. А если больно глубокий кашель, подошвы ног чесноком натирать.

– А коли горло болит?

– От горла тертую смородину хорошо глотать, помалу. А еще шерстяной чулок намылить и шею на ночь подвязать.

– Занозу как вытянуть?

– Истолченные листья лебеды привяжи.

– От мозолей избавь!

– Печеный чеснок прикладывай.

– А как от злого колдуна загородиться?

– Святой репей с девятью колючками под потолок в избе повесь – колдун порог не переступит.

– Гораздо! – похвалил Серафим. – На Ивана Купалу в лес возьму тебя, травы собирать.

– На Ивана Купалу в травах самая крепость, правда? – подластился Саввушка.

– Смотря какая трава. Траву прострел двадцать первого апреля надо брать. Сорвать, а на ее место христово яичко положить, крашеное. Чудесная сила у травки будет. Под основное бревно нового дома ту травку положить – никакой пожар не тронет.

Работы пареньку мельник не давал никакой, и, чтоб харчи чужие не переводить, пристрастился Саввушка рыбачить. Ельцов да голавлей тягал. Большущие голавли попадались у запруды. Голавль – рыба капризная, клюет с разбором, а попадется – большой на реке шум устроит: из воды скачет, стрелой летит, кругами ходит.

Поднимался Саввушка до свету, когда последние летучие мыши прятались по темным углам, вспугнутые первой зорькой. Копал червей за коровником и с двумя удочками садился на низкий тополиный пень у самой воды.

В деревне кричали петухи золотыми голосами, березовый лес на пригорке струился, как речка: блестящие листики на солнце – словно рябь. Шумела, падала сквозь щели в плотине вода.

На такой вот зорьке прибежал из деревни мужик. Увидал Саввушку, взмолился:

– Разбуди Серафима. Он, коли не выспится, сердитый.

– Чего сказать-то?

– Матвей, мол, кланяется. Лесному царю письмо написать надо. Корова пропала.

Разбудил Саввушка мельника, самому интересно, как это лесному царю письма пишут.

Серафим вышел на крыльцо, почесывая бока, поскребывая в бороде.

– Чего тебе, Матвей?

– Серафимушка, над детишками сжалься. Ждали-ждали молочка, чтоб вволю попить, маслица поесть, а лесной царь…

– Ти-хо! – рявкнул Серафим, испуганно оглядываясь. – Шепотом батюшку называй! Шепотом!

– Я шепотом! Прости, бога ради, – шепотом буду.

– «Буду»! – передразнил Серафим. – Точно ли потерялась корова? А то, может, кто загнал за потраву?

– По всей деревне пробежал – нету. Пастух-то наш, Митька, запил, коровы и разбрелись.

– Гляди, Матвей! В прошлом годе, помнишь, для Родиона письмо я писал, понапрасну потревожил царя лесного. Так Вихрь Вихоревич меня наказал, не Родиона. Крышу-то, помнишь, с мельницы вихрем сорвало?

– Помню, Серафимушка! Да ты не сомневайся – пропала корова.

– Ну, гляди, Матвей! На твоей совести будет. Найдется корова – за дровишками для меня съездишь.

– Да хоть два воза!

– Два так два. Я знаю, ты мужик старательный. Заходи в избу.

Савва про удочки забыл, пошел глядеть, как письмо будут писать.

Серафим принес из чулана кусок бересты, достал из печи уголь, попробовал, мягко ли пишет. Оглядел бересту со всех сторон, нет ли в ней изъянов каких. Сел за стол, на дубовый пенек, уголь взял в левую руку. И наотмашь, от себя, принялся чертить лесные дороги, тропы, лазы. На каждую кривую дорожку да тропку пошептал, чтоб корова на прямую дорогу вышла.

На другой стороне бересты Серафим принялся писать прошение, громко распевая слова:

– Лесному царю Вихрь Вихоревичу прошение на корову Буренку. Чистое разорение нам пришло. У нас Буренку отпусти доброй волей, лесной ты царь, Вихрь Вихоревич. Мы покуды тебе ничего не думали сделать, а ты нам сделал. Пожалуй нас, отпусти Буренку. Если ты да не отпустишь, мы будем тебя тоже беспокоить, другое прошение писать. На этой стороне у нас корова жила, должна быть у тебя в руках. У тебя есть своя дорога, а крестьянская у нас своя, особенная, куда корову и пошли. Если ты сам по себе отпустишь, мы будем тебя подарить. Так ты отпусти, пожалуй нас.

Серафим перечел грамоту, остался доволен.

– Ну, пошли в лес!

– Пошли, – прошептал Матвей.

– А мне можно? – спросил Саввушка.

– Пошли и ты, – разрешил Серафим.