По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

ужаснулся Сергей. — И много?

— Трое.

— Наверно, такие же худые и длинные, как ты?

— И вовсе нет!

— Нет, надо же, — в глубоком изумлении покачал головой Сергей, — мать, дочь-то у нас, оказывается, совсем большая, на нее уже мальчишки смотрят, а ты ее есть заставляешь. Нехорошо-то как, а?

Шура, невозмутимо наблюдавшая за ними, молча развернула Юльку и снова засадила за стол, негромко пообещала:

— Вы у меня оба дождетесь, возьмусь я за вас.

— Да, возьмешься, — пробурчала Юлька. — Только мне одной и достается.

— Юлька, это нечестно! — возмутился Сергей. — Зачем нужно, чтобы попадало нам обоим? А потом, я толстый, а ты нет, тебе тринадцать лет, а мне тридцать шесть. Разница есть, однако?

— Разговорчики ат-ставить! — скомандовала Шура. — Быстро доедай и отправляйся. А ты не приставай к ней, — сказала она Сергею.

— Слушаюсь и повинуюсь, — сказал Сергей и, проходя мимо Юльки, легонько дернул ее за косу.

— За что? — тут же крутанулась она на стуле.

— А за предательство.

— Сережа… — укоризненно покачала головой Шура.

— Все, молчу.

Шура уже собралась уходить, торопливо поцеловала его и сказала:

— С Юлькой не засиживайся, а то опоздает.

— Сей момент выставлю.

Юлька стояла у окна и демонстративно разглядывала последнюю страницу вчерашней газеты.

— Ты готова?

— Почти.

Она повернулась к нему спиной, чтобы он застегнул пуговицы на платье.

— Всё, можешь отправляться.

— У меня еще целых три с половиной минуты.

Юлька словно ненароком повернула газету так, чтобы он видел ее палец, упершийся в афишу кинотеатров.

— А ты без намеков не можешь?

— Могу. — Юлька положила газету и подлезла головой под его руку. — Давай в кино сходим?

— Какое?

— «Три мушкетера».

— Это же две серии?

— Ну и что?

— А ты успеешь все сделать?

— Н-ну… если ты немножко поможешь.

— А маме ты говорила?

— Не-ет…

— Влетит нам…

— Отобьемся как-нибудь.

Сергей подумал немного и согласился:

— Ладно.

Юлька чмокнула его и весело крутнулась на одной ноге.

— А какая помощь от меня требуется?

— Посуду вымоешь?

— Ладно. Иди, твои минуты уже на исходе.

— Слушаюсь!

Юлька мигом убралась. Сергей сварил себе кофе, сел за стол и стал медленно перечитывать один из первых набросков.

«Ничего не получается, доктор. Вы уже в который раз пытаетесь «разговорить меня», а я толком ничего не могу сказать. Именно не могу, а не «не хочу», как Вы, вероятно, думаете. Бывают минуты, когда мне кажется, что я сумею объяснить Вам все, но это только минуты, и приходят они чаще всего ночью, когда Вы преспокойно спите в своей постели. (А может быть, нет, то есть не спите? Бывает ли у психиатров бессонница, от которой Вы лечите других?) Решил последовать Вашему совету и попытаться изложить свою «беду» на бумаге. Не знаю, удастся ли, да и не уверен, что покажу Вам написанное. Но ведь надо как-то выбираться из этого тупика. Один не могу, а Вы пока тоже не в состоянии помочь мне.

А впрочем, ближе к делу.

В сущности, «беду» мою можно выразить в двух словах, и в одном из первых же разговоров я сказал Вам эти слова, но Вы отнеслись к ним довольно скептически, заподозрив, как я понял, какие-то комплексы. (Знаете, доктор, ужасно мешает это величавое «Вы», как будто обращаешься не к человеку, а к явлению какому-то. Не взыщите, буду писать с маленькой буквы.) Ну что ж, вы психиатр, вам на роду написано искать и излечивать всяческие комплексы. Ищите, если они у меня есть, лечите, если сможете, — я ведь не меньше вашего хочу быть здоровым. И не обессудьте, что я с таким сомнением отношусь к вашим предположениям относительно истоков моей болезни. Вы отличный врач (отнюдь не льщу вам, а убежден в этом), но ведь так сложно влезть в чужую душу. Вы лезете. Тактично, осторожно, но все-таки — лезете. Я понимаю — лезете ради моего же блага, а я вам плохой помощник в вашей работе. Постараюсь быть лучше.

Однако я опять отвлекся. Это тоже какой-то комплекс?

Я, как вы знаете, вундеркинд. Даже, можно сказать, «вундеркинд в квадрате», потому что большинство вундеркиндов вырастают самыми обыкновенными людьми, а я таки вышел «большим человеком», если судить по моим «титулам».

Теперь я иногда думаю, что в этом «вундеркиндстве» — мое проклятие, а может быть, и моя болезнь…»

Сергей попытался вспомнить, почему не смог продолжать дальше. Может быть, все дело в психиатре? Как ни крути, патология. Ну и что из того? Разве патология не предмет художественного исследования? (Достоевский! Банально, но факт!) Да ведь опять же в основе этой патологии чистейшая реальность. В частности, Зайцев, едва ли не каждый год лечившийся в психиатричке и которого чуть ли не в глаза называли сумасшедшим (обязательно использовать то, что рассказывал о нем Кент!). И все-таки опять не то, не то, не то… Надо как-то по-другому.

Но ничего другого в голову не приходило, и Сергей, промаявшись часа полтора, пошел мыть посуду. Хоть бы Юлька поскорее пришла… Но до Юльки было еще долго. Он вымыл посуду, послонялся по комнате, посмотрел на телефон и снял трубку.

— Неврологическое отделение слушает! — автоматически отбарабанил голос Беллы, медсестры.

Сергей улыбнулся:

— Так уж сразу все отделение и слушает?

— А, это вы, Сергей Дмитриевич… Здрассте.

— Здравствуй. Надо полагать, твоей начальницы нет?

— Нету. Александра Николаевна на обходе.

— Ясно… Ну что ж, передай ей, что я просил позвонить, когда она освободится.

Шура позвонила через сорок две минуты.

— Что случилось, Сережа?

— Ничего. Захотелось услышать твой голос.

— Тебе опять не работается?

— Ну да…

Шура помолчала. Сергей услышал, как хлопнула дверь ее кабинета.

— Белла ушла?

— Да.

— У тебя сегодня много работы?

— Как обычно.

— Значит, много… А я бездельник, мот, прощелыга и прожигатель жизни. Но жизнь у меня не горит, а тлеет. И если вы с Юлькой меня разлюбите, она совсем погаснет. Но вы меня не разлюбите?

— Нет, — тихо и серьезно сказала Шура, — мы не можем тебя разлюбить, Сережа. У нас, кроме тебя, никого нет.

Она замолчала, и Сергей попросил:

— Говори еще.

— Ты ведь знаешь, что ты для нас? Не кто, а именно что, понимаешь?

— Да. Но ты все равно скажи.

— Я не сумею. Словами это нельзя… — Шура выждала несколько секунд и медленно продолжала: — Ты не только мой муж… и человек, ставший для Юльки больше, чем просто отцом… Ты — все самое главное, самое нужное, самое дорогое, что есть у нас в жизни… и что может быть. Ты ведь это знаешь, да?

— Да, — не сразу сказал Сергей. — Но очень хорошо,