Иван Грозный. Сожженная Москва - Александр Тамоников

И вновь поклоны, благодарности.

Малюта преподнес Бордаку именную саблю в позолоченных ножнах. Бояре – свои подарки, кто-то драгоценности, кто-то деньги, кто-то меха, кто-то расписную посуду. Богатые подарки, царские.

Парфенов уже освободил лавку близ молодоженов, и царь с боярами расселись у стола.

Иван Васильевич вдруг встал. Ему тут же подали чашу хлебного вина или водки.

Скуратов хотел было забрать чашу, испить первым, не дай бог чего, но царь остановил его:

– Не след, Малюта, здесь врагов нет. – Выпил чашу до дна, наигранно сморщился: – Что-то горьковата у вас водка.

– Горько, горько! – закричали все хором.

Михайло и Алена поднялись, долго целовались, наконец оторвались друг от друга.

– Вот теперь вроде как и сладкое вино, – улыбнулся Иван Васильевич.

За ним тосты произнесли Скуратов, бояре. Люди пили, Бордак и Алена только пригубляли, иначе вечером упали бы под стол.

Царь поднялся:

– Извиняйте, Михайло и Алена, извиняйте, гости дорогие, желаю весело вам погулять на свадьбе друзей моих. А мне треба делами государственными заняться. Прощаясь, скажу, счастья вам большого да детишек поболе. Руси великой нужны люди, а кому, как не женам рожать их.

Он вышел из-за стола, за ним верный Малюта, бояре. Встали и все гости.

Михайло с Аленой проводили государя со свитой до ворот. Царь легко вскочил на коня, проговорил: «Счастья вам!» – и под охраной двух десятков опричников поехал по улице.

Скуратов же задержался. Подозвал к себе Бордака и Парфенова и сказал:

– Знатная свадьба, на Москве надолго запомнится. Гуляйте, а на третий день после утренней молитвы и трапезы оба приезжайте в опричный дворец. Государь ждать будет.

– А что за дело к нам, Григорий Лукьянович, не ведаешь? – спросил Парфенов.

– Ведаю, княжич, да не все можно молвить. Приезжайте, узнаете. Встретит четырехпалый Гордей, он же и проводит в хоромы.

– Добре.

– И вам добре погулять. По-русски, с размахом. – Скуратов посмотрел на улицу и добавил: – Гостей-то заметно прибавилось, Михайло Лексеич, хватит ли угощения приветить всех?

– Хватит.

– Ну, тогда поехал я.

Он вскочил на коня и погнал догонять царя и свиту.

– Ух, аж запотел. Не ждал такого, – протер мокрое от пота лицо Бордак и взглянул на Парфенова: – Не иначе ты пригласил государя на свадьбу?

– Я всего лишь передал через Скуратова весть о том, когда она будет, а решение приезжать на нее принимал сам царь. А к кому на подворье является Государь Всея Руси и земель местных? Вот, верно, к единицам из ближайших людей, в кои входишь и ты, Михайло, а это великая честь.

– Знамо, великая, но и ты в чести немалой у Ивана Васильевича.

– Боле батюшка мой.

– А я едва не упала, когда увидела царя, – проговорила Алена. – Это же надо, вдруг сам государь на моей свадьбе! Ранее о таком я не то, чтобы мечтать, думать не смела. А он вот какой. И не страшный совсем. Добрый, дружелюбный, не выставляет себя выше других. А тако же Малюта не страшный. А чего о нем только ни молвят, и душегуб, и палач.

– То недругов слухи. Но… пора к гостям.

– А народ, что на Варварке?

– Зайдет, примем, но мыслю, сбежался он на чудо чудное посмотреть, как сам государь на свадьбу к соседу их пожаловал. Теперь ты, Михайло, на Варварке, да и на Москве – первый боярин.

– Да брось ты, Василий!

– Пойдем, веселье только начинается.

В октябре дни не такие короткие, как в ноябре или декабре, но все одно темнеет рано. Перед вечерней молитвой уже темно. Посему и свадьба гуляла до того, как зазвонили колокола.

Гости, одарив молодоженов и пожелав им жизни в любви и счастье, начали расходиться.

Потом до позднего вечера убирали посуду, остатки трапезы, столы, лавки, приводили двор в порядок. Алена хотела забрать Петрушу, но он уснул в гостях, наигравшись с соседским отроком тех же лет.

Легли спать. Усталость и хмель сделали свое дело, миловались недолго, а потом уснули в объятиях друг друга.

На второй после свадьбы день княжич Парфенов, имевший на Москва-реке ладью, предложил Бордакам прогуляться по реке. После ночного дождя день выдался тихий, безветренный, довольно прохладный, на то и осень. На Покров выпадал первый снег, который, правда, долго не лежал, таял.

Михайло, Алена и особенно Петруша с радостью согласились.

После утренней молитвы и трапезы они прошли к подворью Парфенова.

Встречавшиеся им люди, среди которых были и дворяне, и зажиточные купцы, и ремесленники, и чернь, кланялись им, приветствуя. Сказывался приезд царя на их свадьбу.

Парфенов ждал во дворе. Рядом с ним стоял мужик лет тридцати.

– Это кормчий ладьи Демид Глухов, – указал на него княжич.

Мужик снял шапку, поклонился:

– Долгих лет, боярин, долгих лет, боярыня, и сынку вашему.

– И тебе тако же, Демид, – ответил Бордак и повернулся к Парфенову: – И где твое судно, Василий?

– Где ж ему быть, как не на реке? Тут недалече, спускаемся и выйдем к причалу.

– Ты не говорил о ладье.

– Повода не было. Ну что, готовы?

– Чего готовиться?

– Как пойдем, Демид, на парусе или на веслах? – спросил у кормчего Парфенов, так как ладья была парусно-весельным судном.

– Ветер по течению, а вниз мы и без паруса управимся. Вверх же на веслах пойдем. Четверо гребцов уже ждут.

– Михая команда?

– Она самая. Там же холопы.

– Ладно.

– Вина возьмем? – обратился княжич к Бордаку.

– Тока не крепкого, – ответил тот, – и немного.

– Чего ж не крепкого? Водки возьмем. И закуску легкую.

– Варвара! – обернулся Парфенов к дому, возле которого копошилась какая-то баба.

– Слухаю, княжич, – отозвалась она.

– Собери закуски, ендову водки, чаши, для отрока сладостей. Все в суму, и сюда. Быстро, Варвара! Тебе вообще больше двигаться треба, а то молодуха, а телом дюже пышная. Как бы дале не разнесло, как Верку, супружницу Михая!

– Не, княжич, не разнесет. У нас в роду все были такие, как ты молвил, пышные. Да и добре то, лучше, чем худые, как жерди.

– Болтай, Варька, меньше!

Служанка собрала суму, передала служке, тот отнес ее на ладью.

К борту спустились Бордак с женой да сыном и княжич. По сходням поднялись на небольшое судно длиной около пяти аршин, шириной до двух. Судя по тому, что ладья стояла аршинах в трех от берега, осадка судна была такой же, что и ширина. На ладью вели сходни с открытой дверью в борту. Семья боярская и княжич поднялись на судно, устроились на скамьях за надстройкой.