Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Мильям подошла к очагу. Надо приготовить обед, а в доме ни капли масла. Что бы такого придумать?..

И вдруг поняла, что она не одна.

Вздрогнула, обернулась навстречу чужому взгляду. Еще более чужому, чем у того, преследовавшего ее от базара…

— Здравствуй, Миль.

Робни-сур сидел на кошме, подогнув ноги, переплетя пальцы в седой бороде. Он всегда любил сидеть в такой позе… Мильям помнила это, как помнят что-то давнее, оставшееся далеко в прошлом. Когда она вообще последний раз видела его?.. Не на этой неделе точно. Кажется, дней десять назад он случайно оказался около дверей, когда она занесла обед на мужскую половину… и конечно же, они не перемолвились ни словом. В этом не было нужды. Уже давно.

— Что ты здесь делаешь?

Он пожал плечами:

— Валар привел какую-то девочку. Создаю ему условия.

— Что?

— Не во дворе же торчать.

Повисла тишина. Мильям все еще стояла перед очагом, сжимая и ломая в пальцах пучок лучинок. Валар; его она тоже уже несколько дней не видела, и тем более не вспомнить, когда слышала от него последнее слово. Сын отдалился от нее еще катастрофичнее, чем дочь: если Юстаб с детства была закрыта в себе, словно шкатулка, — то Валар, всегда дерзкий и независимый, в прежние времена все-таки, случалось, разговаривал с матерью по душам, делился мальчишескими секретами, порой даже такими, которых ни за что не открыл бы отцу. Но и это было давно. Так давно, что вполне могло оказаться предательской игрой ложной памяти.

— Не переживай, — сказал Робни-сур. — Большой ведь парень. Скоро пятнадцать стукнет.

— Но не мужчина, — полушепотом возразила она.

Он усмехнулся:

— Ты думаешь?

Я знаю, подумала Мильям. И сам Валар тоже знает, как знают десятки и сотни тысяч юношей по всему Гау-Гразу, которым, внезапно оказалось, уже не нужно уходить на посвящение оружием. Теперь, когда граница превратилась всего лишь в линию обороны и требует гораздо меньшего числа защитников, чем это было всегда, от века, со времен славного Тизрит-вана. Воины не ходят больше в атаки и куда реже, чем раньше, отправляются на пир Могучего, зато один за другим покидают границу и, никому не нужные, бесцельно бродят по городам и селениям…

А мальчики остаются мальчиками. Даже войдя в возраст. Даже…

Робни— сур смотрел на нее с улыбкой, запрятанной в седых прядях бороды. Как рано он поседел… и теперь ничем не выделяется среди других мужчин, доживших до седых волос. Но он всегда останется здесь чужим. И никогда не поймет множества вещей, на которых изначально стоит великий Гау-Граз…

Уже не стоит. Шатается, будто при сильном землетрясении на Южном хребте.

— Я потеряла корзину, — неожиданно сказала Мильям. — На меня напал мужчина, и я…

— Дембель, — понимающе кивнул Робни-сур. — Ну и как? Жив?

Он продолжал улыбаться. Мильям умолкла и отвернулась к очагу.

— Это потому, что ты у меня красавица. — Теплый, как пламя, голос за спиной. — Другие женщины к сорока годам — старухи, безобразные, расплывшиеся от частых родов и озлобленные от постоянных потерь. Но так больше не будет. Еще немного… Через поколение Гау-Граз станет совсем другим.

Она молчала. Не оборачивалась — хотя сильно, до озноба и дрожи во всем теле, хотелось обернуться. Не слышала ни звука. И вздрогнула, почувствовав — во второй раз за сегодняшний день и последние несколько месяцев (лет?) — мужские руки на плечах.

— Во времена перемен всегда трудно, Миль. — Жаркий шепот, щекочущий шею. — Но мы выдержим. Мы должны. Я так соскучился по тебе…

Красные искры в потухающем очаге.

* * *

Юстаб ткала.

Мильям вошла и тихо остановилась у порога, чтобы посмотреть: дочь не любила работать в ее, да и в чьем бы то ни было присутствии. Впрочем, разве можно назвать то, что она делала, таким простым, будничным словом, как «работа»?

Юстаб сидела на кошме, не склонившись над станком, а наоборот, выпрямившись и слегка откинув голову назад. Ее руки лежали на коленях, неподвижные, расслабленные — Юстаб с детства не нуждалась в том, чтобы чертить пальцами Знаки. Но больше в ней не было ничего расслабленного. Вся — певучая натянутая струна, трепещущая нить основы на станке…

Шерстяные нити перед ней тоже трепетали, ритмично подрагивали и, кажется, тоненько звучали, будто струны. Сразу несколько челноков вертко сновали туда-сюда, встречаясь, раскланиваясь, огибая друг друга, стремясь каждый к своей сокровенной цели. Готовое покрывало удлинялось на глазах, и от его узора, возникающего в непрерывном движении, было невозможно отвести глаз. Сегодня Юстаб снова ткала горы, сверкающие льдистые вершины Южного хребта: Мильям узнала очертания Альскана, Уй-Айры, Арс-Теллу… Которых ее дочь никогда не видела. Но ткала часто, с разных точек обзора, при разном освещении и в разные времена года… и никогда не отвечала на расспросы.

Черкнув друг о друга, разошлись в стороны два челнока, и на изломе горного отрога вспыхнула искра, разгоревшись золотом вслед их полету. Из-за блистающего вечными льдами хребта поднималось солнце. Подсвеченные снизу облака багряной шапкой ложились на вершины. Между склонами Арс-Теллу и Альскана пролетала на пути к затерянному в вышине гнезду ширококрылая птица…

Рука затекла от тяжести, и Мильям поставила полную корзину на пол. Такой короткий, почти неслышный звук.

Юстаб обернулась мгновенно, будто вспорхнула вспугнутая бабочка. В ее взгляде еще дрожали искорки чуда, волшебства, вдохновения. В следующий миг беззвучно щелкнул внутренний ключик, и ее лицо закрылось изнутри на привычный невидимый, но непобедимый запор.

Челноки с разноцветными шерстяными нитями доползли до краев покрывала и аккуратно легли в боковые пазы станка. Нити основы были неподвижны, словно никогда не имели ничего общего со струнами.

— Красиво, — сказала Мильям.

— Двадцать серебряных выручим, — отозвалась Юстаб. — А может, и все двадцать пять… неплохо бы. Цены же растут каждый день, сама знаешь. Почем сегодня масло?

— Четыре с половиной…

— Ничего себе!

За ее спиной переливалось неоконченное покрывало с горами, восходящим солнцем и птицей. Вершина Арс-Теллу была срезана и поэтому напоминала плоскую крышу двухэтажного жилища в северном городе. В лице Юстаб мелькнуло что-то неуловимое, и на станок накатился, словно приливная волна, серый полотняный чехол, загасив сияние льдов и золотую искру.

— Слишком развелось дембелей, — сказала Юстаб. — Они много едят и ничего не умеют делать. Отец не прав. Лучше б они оставались себе на границе.

— Отец? — переспросила Мильям.

Дочь умолкла. Мгновенно, как только что перестала ткать, как задернула от посторонних глаз неоконченную работу. Собственно, она и разговорилась, так на нее не похоже — поняла Мильям, — только от смущения, что кто-то подсмотрел сокровенный, будто мысль или любовь, момент ее творчества, колдовства, союза с древними силами Гау-Граза…