Неудобное наследство. Гены, расы и история человечества - Николас Уэйд

Вы отпускаете руку матери и идете вниз, чтобы рассмотреть эти три линии. Женщины, держащиеся за руки, стоят на расстоянии трех футов (чуть меньше метра) друг от друга. Среднее время смены поколения на протяжении большей части истории составляло около 25 лет, то есть на один век приходилось четыре поколения. Так что примерно каждые 12 футов (4 метра), которые вы проходите, охватывают столетие предков–женщин, а каждые 120 футов (40 м) — тысячелетие.

Вы проходите мимо своих предков, но не можете с ними общаться: постепенно меняющиеся языки, на которых они говорят, теперь уже едва напоминают английский. Их лица вскоре утрачивают отчетливо европейские черты, хотя кожа остается светлой. Когда вы проходите 3600 футов (около 1100 метров), чуть больше двух третей мили, происходит нечто странное. Одна женщина стоит между вашей линией и линией восточного азиата, и две линии сходятся на ней в одну. Одной рукой она держит руки двух своих дочерей, одна из которых стоит первой в европейской линии, а вторая — в восточноазиатской.

Продолжая спускаться по холму, вы разглядываете две оставшиеся линии — теперь общую европейско–восточноазиатскую и африканскую. Люди в общей линии постепенно становятся более темнокожими, поскольку они жили до того, как люди расселились в экстремальных северных широтах и приобрели светлую кожу. Затем, после того как вы прошли чуть больше мили (1,6 км), наступает пора двум линиям сойтись в одну. Здесь стоит женщина, держащая руки двух своих дочерей, одна из которых осталась в Африке, а другая присоединилась к небольшой охотничье–собирательской группе, покинувшей прародину около 50 000 лет назад. За 22‑минутную прогулку человеческий вид на ваших глазах вновь стал единым.

Если бы вы прошли еще час, теперь мимо одних только африканских предков, вы бы добрались до отметки в 200 000 лет — периода появления самого древнего человека современного типа, который известен науке. Три четверти срока существования современного человека прошли в Африке, и лишь последняя четверть — за ее пределами. Современные расы провели три четверти своей истории вместе, и только одну четвертую — по отдельности [2].

С точки зрения эволюции все человеческие расы являются очень похожими вариациями одного и того же генофонда. Вопрос, продолжающий стоять перед всеми общественными науками, не находящий до сих пор ответа и непонятно кому заданный: как можно объяснить тот парадокс, что люди как индивиды настолько сходны между собой, а человеческие общества столь различны по своим культурным и экономическим достижениям?

Главный довод, представленный на предыдущих страницах данной книги, таков: эти различия вырастают не из какой–то огромной разницы между отдельными представителями рас. Наоборот, они коренятся в весьма небольших вариациях социального поведения людей, например в степени доверия или агрессивности или в других чертах характера, которые развивались в каждой расе в зависимости от географических и исторических условий. Эти вариации задали рамки для появления социальных институтов, значительно различающихся по своему характеру. Вследствие этих институтов — в основном культурных явлений, опирающихся на фундамент обусловленного генетикой социального поведения, — общества Запада и Восточной Азии настолько отличаются друг от друга, родо–племенные общества так не похожи на современные государства, и богатые страны богаты, а бедные — бедны.

Объяснение почти всех специалистов по общественным наукам сводится к одному: человеческие общества различаются только культурой. При этом подразумевается, что эволюция не играла никакой роли в различиях между популяциями. Но объяснения в духе «это только культура» несостоятельны по ряду причин.

Во–первых, это только предположение. Никто в настоящее время не может сказать, какая доля генетики и культуры лежит в основе различий между человеческими обществами, а утверждение, будто эволюция не играет никакой роли, всего лишь гипотеза.

Во–вторых, позиция «это только культура» была сформулирована главным образом антропологом Францем Боасом, чтобы противопоставить ее расистской; это похвально с точки зрения мотивов, но в науке нет места политической идеологии, какого бы толка она ни была. Кроме того, Боас писал свои работы во времена, когда не было известно, что человеческая эволюция продолжалась до недавнего прошлого.

В-третьих, гипотеза «это только культура» не дает удовлетворительных объяснений, почему различия между человеческими обществами укоренены так глубоко. Если бы различия между племенным обществом и современным государством были исключительно культурными, то модернизировать племенные общества, переняв западные институты, было бы довольно легко. Американский опыт с Гаити, Ираком и Афганистаном в общем и целом предполагает, что дело обстоит иначе. Культура, несомненно, объясняет многие важные различия между обществами. Но вопрос в том, достаточно ли такого объяснения для всех подобных различий.

В-четвертых, предположение «это только культура» чрезвычайно нуждается в адекватной переработке и корректировке. Его последователи не смогли обновить эти идеи так, чтобы включить в картину новое открытие: человеческая эволюция продолжалась до недавнего прошлого, была обширной и носила региональный характер. Согласно их гипотезе, противоречащей данным, накопленным за последние 30 лет, разум — это чистый лист, сформированный от рождения без какого–либо влияния генетически обусловленного поведения. При этом важность социального поведения, как они считают, для выживания слишком незначительна, чтобы быть результатом естественного отбора. Но если такие ученые допускают, что у социального поведения все же есть генетическая основа, они должны объяснить, как поведение могло оставаться неизменным у всех рас, несмотря на масштабные сдвиги в социальной структуре человечества за последние 15 000 лет, в то время как многие другие черты, как сейчас известно, эволюционировали независимо в каждой расе, произведя трансформацию по меньшей мере 8% генома человека.

Идея книги предполагает, что, наоборот, в социальном поведении человека есть генетическая составляющая; эта составляющая, весьма важная для выживания людей, подвержена эволюционным изменениям и со временем действительно эволюционировала. Такая эволюция социального поведения, безусловно, происходила независимо в пяти основных и прочих расах, а небольшие эволюционные различия в социальном поведении лежат в основе разницы в социальных институтах, преобладающих в крупных популяциях людей.

Как и позиция «это только культура», эта идея пока не доказана, но опирается на ряд предположений, которые выглядят обоснованно в свете полученных недавно знаний.

Первое: социальные структуры приматов, в том числе людей, базируются на генетически обусловленном поведении. Шимпанзе унаследовали генетический шаблон функционирования характерных для них обществ от предка, который является общим для людей и шимпанзе. Этот предок передал такую же модель человеческой ветви, которая впоследствии эволюционировала, поддерживая черты, специфические для социальной структуры людей, от моногамии, возникшей около 1,7 млн лет назад, до появления охотничье–собирательских групп и племен. Трудно понять, почему люди, высоко социальный вид, должны были утратить генетическую основу набора форм социального поведения, от которых зависит их общество, или почему эта основа не должна была продолжать эволюционировать в период самой радикальной трансформации, а именно изменения, позволившего человеческим обществам вырасти в размерах от максимум 150 человек в охотничье–собирательской группе до огромных городов, где обитают десятки миллионов жителей. Следует отметить, что эта трансформация должна была развиваться в каждой расе независимо, поскольку произошла уже после их разделения.