Меченый Маршал - Александр Трубников

Дмитрий вернулся в порт, понаблюдал за тем, как Ставрос, оглашая воплями рейд, ухитряется одновременно подгонять носильщиков, которые, затаскивают на галеру мешки, торговаться с давешним сарацинским купцом, и огрызаться в сторону двух венецианцев. Почтенные негоцианты республики Святого Марка, из-под носа у которых он увел партию фиников, не желали связываться с тамплиерами, и издали переругивались с братом драпиарием.

«Еще одной легендой про корысть и богатство ордена станет больше» — подумал Дмитрий, направляя коня в сторону ворот святого Антония, где, согласно городскому уложению, эту неделю нес службу подчиненный ему эскадрон.

С великим магистром они встретились по дороге и, как положено лицам их звания, въехали в ворота замка Марии Антиохийской, который служил резиденцией правителей Иерусалимского королевства, верхом. Во дворе и на парадной лестнице прогуливались члены государственного совета, многих из которых Дмитрий знал лично.

Он поклоном поприветствовал великого магистра госпитальеров Жана де Виллье и его маршала, Метью де Клермона, и был удостоен благословения патриарха Иерусалима — почтенного Николая. Преподобный Бернар, епископ недавно потерянного Тира, прошествовал мимо, не удостоив его внимания.

Дождавшись приезда маршала ордена Храма, Пьера де Севри, де Боже кивком головы пригласил Дмитрия проследовать за ним в зал. Там ожидали магистр тевтонского ордена вместе с командором братства Меча, а также магистр ордена святого Лазаря, голова которого по причине проказы была скрыта шлемом.

В дальнем углу вполголоса беседовали синьор Тира, и представитель английского короля и по совместительству глава крестоносного братства святого Фомы Акрского, командир отряда англичан Отто де Грандисон. Чуть позже к ним присоединился представитель французского короля, сенешаль Жан де Гралли.

Последними прибыли венецианский бальи и пизанский консул в сопровождении адмирала республики св. Марка, сына дожа, Джакомо Тьеполо, и командир небольшой эскадры, которую прислал папа Николай IV, ломбардец Роже де Тодини.

Правителем города считался коннетабль Иерусалимского королевства Амори де Лузиньян, семнадцатилетний брат кипрского короля Генриха II, но занимавшие в городе целые кварталы венецианцы, пизанцы, рыцарские ордена и патриарх ему не подчинялись.

Войдя в зал последним, коннетабль пригласил присутствующих занять свои места за столом, где по традиции были приготовлены вина, напитки, фрукты и восточные сласти. После того, как стража плотно затворила двери большого зала заседаний, коннетабль открыл совет.

— Господа, — произнес Амори де Лузиньян, — всем вам известно, что несколько дней назад султан Калаун прислал нам письмо с требованием казнить виновных в давешних погромах. Бальи Акры, который вел следствие, доложит вам обстоятельства дела.

Поднявшийся с места бальи, отвечавший за порядок в многонациональном торговом городе, поднял к глазам пергамент и бесцветным голосом зачитал: «В прошлом году по высочайшему повелению его святейшества, в Акру прибыли принявшие крест уроженцы Ломбардии и окрестностей Рима, числом шестнадцать сотен. По словам их капитана, они ехали сражаться за Гроб Господень, а прибыв на Святую Землю увидели, что местные христиане предательски сожительствуют здесь с неверными. Впрочем, — бальи поднял глаза над пергаментом и обвел взглядом присутствующих, — как известно, это обычная формулировка, которой пользуются в Заморье новоприбывшие, чтобы оправдать грабежи».

Бальи прокашлялся и продолжил: «В окрестностях города, якобы узнав о том, что некий мусульманский купец совратил христианку, ломбардские наемники неблагородного происхождения убили около тридцати крестьян и несколько сирийцев, христиан-мелькитов, а затем, вернувшись в город, набросились на караван-сарай, где успели спрятаться мусульманские купцы. Эти купцы входили в гильдию, которая находилась под покровительством братьев тамплиеров и братьев госпитальеров, которые отправили своих сержантов, чтобы остановить кровопролитие. Они арестовали мародеров и сопроводили их в темницу Королевского замка. Виновные в разбое ныне освобождены из-под ареста по распоряжению сира коннетабля».

— Все они, — едва дождавшись окончания доклада, вмешался епископ Бернар — как принявшие крест, находятся под защитой святой Римской церкви. Они покаялись, и я лично отпустил им грехи, — епископ с торжествующим видом посмотрел в сторону тамплиеров.

Ги де Боже медленно поднялся и вышел из-за стола.

— По всей вероятности, — медленно прохаживаясь по залу, произнес он, — присутствующие здесь не представляют себе, что сейчас происходит в Каире. Мои давние друзья, приближенные к султану, сообщают, что Калаун собрал большой совет имамов, и попросил дать ему толкование Корана, которое позволит, используя этот инцидент, нарушить перемирие. Одновременно с этим он объявил большой военный сбор по всем своим землям. Муллы в Сирии и Египте начали призыв к джихаду — священной войне, к которой мы, как известно всем присутствующим, не готовы. Теперь малейшая провокация может привести к преждевременному ее началу. Я требую, чтобы головы этих ломбардцев были отправлены султану в мешках. Иначе Калаун очень скоро придет сюда за нашими головами.

— Невозможно! — вскричал патриарх Николай. — Даже его Высочество коннетабль не может отдать такой приказ в отношении крестоносцев без согласия курии!

— Мессир! — сенешаль Франции Жак де Гралли очищал маленьким золотым кинжальцем второй апельсин, — у меня есть наидостовернейшие сведения, полученные прямо из Парижа, что ныне султан Калаун никак не заинтересован в войне с Иерусалимским королевством. Его главный враг — монголы, и именно против них он готовит свою армию.

— Именно так! — вставил реплику пизанский консул, — вся восточная торговля идет сейчас через Акру. Не будут же султан и его эмиры столь недальновидны, чтобы уничтожить основной источник своих доходов.

— Не забывайте о том, что недавно султан заключил торговый договор с Генуей, милейший — прокомментировал это замечание великий магистр госпитальеров.

Пизанец и венецианец болезненно поморщились.

— После падения Триполи у Генуи не осталось на востоке ни одного порта — с гордостью парировал пизанец.

— Вот это меня и пугает больше всего, — произнес вполголоса стоящий рядом с Дмитрием маршал Храма, Пьер де Севри, — если Генуя и Каир договорятся с Генрихом, чтобы использовать в качестве главного порта какую-нибудь гавань на Кипре, к примеру, Фамагусту, тогда Акра обречена.

— К сожалению, — по праву старшего подвел черту дискуссии юный Амори де Лузиньян, — я не имею право наказать виновных. Вы, мессир, — он повернулся в сторону все шагавшего вдоль окон де Боже, — конечно, можете воспользоваться своим огромным влиянием на курию, и добиться письменного разрешения на казнь, но к чему это приведет? Папе станет гораздо сложнее вербовать для нас солдат, которые и едут-то сюда, прежде всего, для того, чтобы пограбить. А на следующий же день после прибытия к нам очередного отряда, повторится в точности то же самое.

— Я имею еще одно предложение, сир, — глухо отозвался из дальнего угла де Боже, — оно вам может показаться безумным. Казните вместо этих «покаявшихся», — в интонацию, с которой было произнесено это слово, был вложен весь сарказм, накопившийся у мессира по отношению к Тирскому епископу, — те полтора десятка преступников и воров, которые находятся в городской темнице. Если устроить казнь на дальней башне, то вряд ли кто-то из свидетелей распознает подмену. Так мы получим хоть пару месяцев отсрочки.