Концерт Патриции Каас. 8. И что дальше (Под Москвой) - Марк Михайлович Вевиоровский

– Неужели это вы?.. Здравствуйте!

– Я удивлен не меньше вашего … Не вы ли в Торонто шили платье моей домохозяйке?

– Что вы! Я никогда не бывала в Торонто!

Свиридов внимательно вслушивался в голос посетителя и пытался при этом проникнуть в его информационное поле. Это ему удалось лишь частично.

«Неужели эта та самая Катрин? Сколько же прошло лет … Кто она?»

Джон Фельштейн – а он настолько свыкся с этим именем – жестом пригласил даму и ее спутника присесть.

Он должен был не столько удивится, сколько насторожится, но он удивился чувству спокойствия и даже удовольствия от неожиданной встречи.

– Это мой близкий друг Джекоб! – Тоня представила своего спутника. – Он всегда молчит.

– Привет, Джекоб! Я Джон.

– Привет, Джон. Я Джоб – так проще …

– Катрин, я очень рад нашей встрече … Заказать вам что-нибудь? Вы не спешите?

– У нас много времени, Джон … Может быть посидим в более уютной обстановке?

– Я приглашаю вас к себе … это недалеко …

– И вы не боитесь приглашать нас к себе, Станислав Иванович? – это Тоня сказала на русском языке, стараясь говорить раздельно и четко. – Надеюсь, вы не позабыли родной язык?

Джоб всячески демонстрировал незнание русского языка и переводил взгляд с мужчины на свою спутницу – демонстративное незнание русского языка было запланировано и оговорено заранее.

Попутно он считывал мысли Джона и старался успокоить его.

– Не забыл. Идемте. – с некоторым затруднением ответил Джон. – Видимо, разговор будет … разговор будет долгий …

По дороге Джоб зашел в лавочку и на пятый этаж они поднимались с двумя пакетами.

Джон отпер дверь и на довольно неправильном русском языке пригласил гостей внутрь.

– Добро пожаловать … и добавил на английском – Прошу прощения за беспорядок.

Свиридов первым делом проверил помещение на наличие «жучков» и не обнаружил следов звукозаписывающей – и видео! – техники.

Но Джон поставил на стол массивную каменную пепельницу и Свиридов с удивлением узнал в этом массивном куске камня срытый диктофон немецкого производства времен конца 30-х годов прошлого века. Просканировав устройство Свиридов установил, что диктофон практически не содержал микроэлектроники, а микрофонный усилитель был выполнен на миниатюрной электронной лампе. Он не стал выводить лампу из строя, а просто разорвал тонюсенький проводок к записывающей головке – подмагничивание было устроено на постоянном магните и воздействия не потребовало.

– Мистер Джон, – обратился к хозяину Свиридов, пока они распаковывали пакеты и накрывали на стол. – У меня к вам два вопроса …

Он и Тоня перемещаясь по помещению казалось бы совершенно спокойно все же двигались так, чтобы хозяин оставался в поле зрения хотя бы одного из них.

– Я слушаю, – откликнулся Джон (или Станислав Иванович?).

– Вопрос первый. – и Свиридов продолжил на чистом русском языке. – Зачем вы включили диктофон? Диктофон вот в этой пепельнице с остатком запаха марихуаны?

Нельзя сказать, что Джон был очень удивлен переходом с английского языка на русский.

– Я ожидал чего-то подобного … Звукозапись я включаю автоматически в любом случае при появлении гостей в моей квартире …

– Эта предосторожность вызвана конкретной причиной?

– Уже много лет в этом не было реальной необходимости … Мои контакты с разведкой … и с вашей тоже прервались много лет назад … Возможно, я ответил на второй вопрос?

– В некоторой степени. Но для кого предназначались ваши звукозаписи, если вы прервали контакты со спецслужбами?

– Трудно сказать … Скорее всего застарелый страх, начавшийся еще в конце 30-х годов перед Второй мировой войной …

– Тогда вопрос по существу – кто вас привлек к работе в советской разведке?

– Меня вербовали несколько раз. Почему – я не знаю. Вначале был Вальтер … Вальтер Кривицкий, но от него я не получал конкретных заданий. Пару раз видел Людвига … Порецкого. Второй раз меня вербовал Лейба Фельдбин, из чего я сделал вывод о том, что Кривицкий ему ничего не передал, а Лейбу я знал и раньше. Затем Саша Орлов познакомил меня со своим тезкой, который поставил мне задачу внедрится в Штатах под видом российского переводчика, бежавшего от репрессий …

– Меня взяли в Агентство национальной безопасности в качестве переводчика с русского и с польского языков – я переводил протоколы допросов …

– Меня брали как Джонатана Финкельштейна, коренного поляка, воевавшего с Красной Армией в 20– годы. Ни Орлов, ни Берлин меня в Штатах не сдали. А к неизвестной мне операции подключили в аварийном порядке, и тогда мы встретились с Катрин. После этого у меня была всего одна встреча, связанная с новыми людьми, но кроме той встречи больше контактов с русскими у меня не было. По крайней мере до настоящего момента …

– Вы уверены?

– С того времени. Да и раньше, у меня были контакты с разведкой Литвы, Румынии и Польши … С Польшей в лице генерала Владислава Сикорского … Я ведь лично знал Сикорского …

Рассказывая о связях с Польшей Джон перешел на польский язык, и Тоне пришлось поддакивать ему, ориентируясь на поведение Свиридова.

– В те годы у меня связи с вашей разведкой еще не было. Да и много позже, до начала 50-х годов я даже не знал, кто был вашим резидентом – меня забыли, и слава Богу!

– Тогда расскажите о том, что вам известно о контактах сотрудников нашей разведки, с которыми вам лично приходилось иметь дело. Пожалуйста, поподробнее.

– Вас интересуют подробности?

– Подробности и мельчайшие детали.

Диктофон в кармане Свиридова работал исправно, а он сам старательно снимал информацию из сознания хозяина.

И он, и Тоня старались наводящими вопросами подталкивать Джона к воспоминаниям и не мешали его многословию, когда тот отвлекался от основной темы воспоминаний на воспоминания сугубо личного характера. А Джон – или Станислав Иванович? – в молодости был тот еще ходок, и его личные воспоминания содержали множество пикантных историй …

Только через два часа, когда все устали, устроили перерыв и сели за стол перекусить …

НЕДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ

После небогатого обеда с хорошим вином, которому хозяин отдал должное, беседа пошла живее.

Хозяин в свои рассказы чаще вставлял отрывки на польском языке, но затем оглядывался на Тоню и переходил на русский, а иногда на английский языки.

Надо заметить, что Свиридов не отметил затруднений у Джона в переходе с одного языка на другой, но все равно тот отдавал предпочтение родному языку – польскому.

Несколько раз Джон делал Тоне незатейливые комплименты, отмечая, что она хорошо сохранилась с момента их знакомства. А Свиридов использовал это мысленное возвращение хозяина в