Шаман - Алексей Калугин

– Почему ты нервничаешь? – не оборачиваясь, спросил Ной, первым шлепавший по мокрым плитам босыми ногами.

Его смуглое тело, блестящее от воды, казалось отлитым из темного пластика. Руки и ноги мерно двигались веред и назад, при этом работа мышц была почти незаметна.

– Да как вам сказать, уважаемый. – Орсон согнутым пальцем протер левый глаз. – Мы – в чистом поле. На нас несется огромный табун каких-то осатанелых животных. По-моему, это неплохой повод для того, чтобы начать нервничать.

– Это единороги, Док!

– Не самое подходящее время для шуток, друг мой…

– Бамалама, Док! – Брейгель сунул Орсону в руки бинокль. – Сам посмотри!

С кривой усмешкой, все еще полагая, что стрелок в обычной своей манере дурачится, биолог поднес бинокль к глазам.

– Holy shit!

– А я что говорил!

– Единороги!

Тут уже все, кто мог, схватились за бинокли.

Табун на самом деле состоял из сильных, красивых животных, очень похожих на лошадей, за исключением одного небольшого различия – из центра лба каждого из них торчал витой рог. Рога отличались толщиной и длиной – от тридцати сантиметров до семидесяти, – но они были абсолютно у всех!

В любом другом месте, при иной ситуации вид скачущих во весь опор единорогов наверняка заставил бы людей изумленно замереть на месте. Это ведь все равно что увидеть порхающих над цветами фей! Или сидящего в обнимку с горшком золота лепрехуна! Однако оказаться затоптанными единорогами ничуть не приятнее, чем оказаться под ногами у стада слонов. Поэтому никто даже на секунду не остановился.

Но все же тема единорогов на какое-то время завладела умами.

– Док, зачем лошади рог?

– Чтобы бодаться.

– Я серьезно, Док!

– Ну а зачем лосю рога?

– Чтобы бодаться с другими лосями?

– Вот видишь, все бы тебе только бодаться!

– Док, это же не рационально!

– Зато красиво.

– Рог только мешает лошади.

– Это она сама тебе сказала?

– Да ладно, Док!..

– Да расскажи им наконец, Крис! – потребовал Осипов.

– А ты сам-то знаешь? – хитро прищурился биолог.

– Догадываюсь.

Орсон потряс головой, чтобы стряхнуть воду, собравшуюся в складках шемага.

Дождь, похоже, зарядил надолго. Он не становился сильнее и не ослабевал. Лил себе и лил.

– Рог единорогу нужен для того же, для чего и пышный хвост лирохвосту, – сказал неожиданно Ной. – Это же очевидно.

– А для чего лирохвосту хвост? – переспросил Камохин. – Для красоты?

– Чтобы курочек своих приманивать, – объяснил мункумболе.

– Значит, все же для красоты.

– Нет, – покачал головой абориген. – Красиво или нет – это люди так решают. Животные и птицы этого не понимают. Лирохвост с большим, пышным, тяжелым и неудобным хвостом, который только человек может назвать красивым, показывает таким образом остальным представителям своего племени, что он лучше всех.

– Лучше – разве не значит красивее? – спросил Брейгель.

– Это эволюционный принцип избыточности! – со всей определенностью заявил Орсон. – Длинный хвост у фазана, пышный хвост у лирохвоста или павлина, рога у лося или единорога – все эти причиндалы только мешают им, осложняя жизнь. Помогают же они им только в одном – в демонстрации избыточности! Вам, наверное, доводилось видеть съемки того, как лев в африканской саванне охотится на газелей. Газели убегают от хищника дружной стаей. При этом то одна, то другая газель из тех, что находятся ближе других к голодному хищнику, вдруг подпрыгивает высоко вверх. Зачем она это делает? Ведь такой прыжок лишь замедляет ее бег. Первое, что приходит в голову: антилопа пытается сбить льва с толку. На самом же деле она демонстрирует хищнику свою избыточность! Таким образом антилопа как бы говорит льву: смотри! Я быстрее и ловчее других! Я могу не просто убежать от тебя, но еще и выкинуть вот такое коленце! Так что гнаться за мной совершенно бессмысленно! Лучше сосредоточься на ком-нибудь другом!

– И что, это срабатывает?

– Видимо, да, ежели подобная, на первый взгляд довольно странная манера поведения закрепилась эволюционно.

– Давайте-ка прибавим шагу, – сказал Камохин.

Разговоры – разговорами, а табун единорогов приближался с пугающей неумолимостью. Они были уже настолько близко, что чувствовалось, как земля дрожит под ногами от ударов их копыт. По самым оптимистичным прогнозам, у странников оставалось не более пятнадцати минут на то, чтобы найти убежище.

– Ной! Уважаемый! – окликнул аборигена Зунн. – Как вы представляете себе наше убежище?

Генрих постарался сформулировать свой вопрос так, чтобы он не бы похож на коан, с которым он сам так и не сумел совладать.

– Я не знаю, – не оборачиваясь, пожал мокрыми плечами абориген.

– Может быть, должен быть какой-то знак?

– Дождь идет, – острием копья указал на небо мункумболе. – Это – знак.

Зунн был озадачен. Ответ Ноя тоже напоминал коан. Генрих искоса глянул на Брейгеля. Квестер смотрел на него не таясь – ему было откровенно интересно наблюдать за реакцией Зунна. Дабы скрыть смущение, Зунн снял пробковый шлем и мокрой ладонью провел по сухим волосам.

Дождь – это знак…

Зунн посмотрел на небо.

Серое, мрачное, будто отлитое из свинца – тяжелое, готовое рухнуть на головы… Вода, льющаяся с небес… Нескончаемый дождь… Всемирный потоп… Бородатый старец Ной, построивший ковчег… Эбеновый мункумболе Ной, быстро вышагивающий впереди… Каждой твари по паре… Единороги…

Табун единорогов все ближе. Из-под их копыт летят комья земли, а над разгоряченными, мокрыми спинами поднимаются клубы пара.

Единорогов на Земле не осталось, потому что Ной не взял их в свой ковчег… Или, может быть, один из них сдох во время плаванья? И пошел на корм тиграм и львам?..

Все вокруг было наполнено знаками и символами. Причем на уровне архетипов, как верно заметил Ной. Но Зунн был не в состоянии прочесть и расшифровать их.

– Тебе не хватает веры, – сказал Брейгель.

– Что? – удивленно посмотрел на него Зунн.

– Ты не можешь найти ответ, потому что не веришь в то, что он существует.

– Я пытаюсь поверить.

– Наверное, этого мало.

– А ты веришь в то, что убежище существует?

– От меня этого и не требуется, – усмехнулся стрелок. – Мне достаточно и того, что в это верит шаман, который ведет нас.

– Думаешь, он не мог ошибиться?

– Если так, это будет последняя его ошибка.