Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

Через несколько мгновений все было кончено. Лишь испуганно храпели кони возле коновязи. Киркей перерезал чумбуры, и лошади мигом умчались в степь. Мирон подбросил хворосту в огонь. В костре заметалось, затрещало пламя, поднялось столбом, разбрасывая искры. Клубы дыма повалили в темное небо. Они усадили убитых возле костра и подперли их копьями. Со стороны посмотришь – словно живые сидят.

Потом, взяв своих коней под уздцы, они, крадучись, направились к оврагу, что быстро вывел их прямо к ойратскому стану. Снова оставили коней и ловко взобрались по глинистому склону к кромке оврага, поросшей мелким кустарником.

Совсем близко пылали костры. Много костров! Воины спали вокруг на земле, подстелив потники. Ближний костер горел почти рядом – шагах в десяти от оврага. Возле огромного, перевернутого вверх дном казана, сгорбившись, сидел человек и обгладывал кость с остатками мяса. Покончив с костью, он бросил ее в огонь, вытер руки о полу халата и поднялся на ноги. И тут Мирон понял, что русский бог явно объединился с кыргызским, чтобы помочь в их намерениях. Он быстро перекрестился и толкнул Киркея локтем, прошептав одними губами:

– Это он!

И вправду, то был Силкер. Прихрамывая, он обошел казан, примериваясь, где бы прилечь, чтобы не подпалило огнем. Мирон и Киркей ринулись к нему. Похоже, калека так и не понял, кто сбил его с ног, заткнул рот пучком овечьей шерсти и мигом закатал в старую попону. Мирон придавил его коленом, чтобы не трепыхался, а Киркей выхватил аркан…

Они подняли отчаянно извивавшийся длинный вьюк, и тут Силкер то ли изловчился, то ли все получилось случайно, но задел ногою казан, и тот, загудев, как набат, покатился по камням. Только что спавшие воины подняли головы, вскочили, обнажили мечи и сабли…

Не сговариваясь, Мирон и Киркей покрепче ухватили Силкера и что было сил рванули к оврагу. Свистнули, подзывая коней. Перекинув вьюк с пленником через круп своей лошади, Киркей вскочил в седло. А Мирон не успел…

Его конь, оказавший смертельную услугу Нимгиру и двум ойратам, подвел и Мирона. Рванувшись в сторону, он дико заржал и помчался прочь. Тогда князь выхватил саблю и бросился навстречу яростно оравшим врагам…

* * *

Контайша Равдан не спал всю ночь. Радостное оживление перед битвой прошло, как только он понял, что наступление провалилось. Его воины побежали, уступив напору кыргызов. Никак не ожидал Равдан такого поворота событий. Молодая кыргызская княжна преподала ему урок. Ему, закаленному в битвах воину, преуспевшему в схватках с любым противником. Если он и терпел поражения, то лишь от многочисленного, отлично вооруженного врага, изощренного и коварного, а не от какой-то девчонки, только-только оторвавшейся от материнского подола!

Узнав о потерях, контайша пришел в ярость. Лишиться сотни нукеров в первый же день! И где, на переправе? Так опрометчиво сунуть головы в ловушки! Но, видно, ничему не научились его сотники и тысячники. Во второй день в незначительной стычке потеряли уже около двух сотен отчаянных и сильных воинов!

Его нойоны толпились в растерянности и страхе перед шатром контайши, не рискуя заглянуть внутрь. В гневе Равдан мог и саблей махнуть, и покатилась бы тогда голова смельчака, обагряя кровью белые ковры…

Сунулся было в шатер старый боо Тюлюмджи, но и с ним контайша обошелся непочтительно, велел убираться прочь и не показываться ему на глаза…

Шаман с недовольным видом обосновался поблизости от шатра. Его помощники развели костер. Тюлюмджи сидел возле него, подогнув под себя ноги, и угрюмо смотрел в огонь, что-то бормоча и изредка ударяя в бубен, а то принимался звенеть колокольчиками или плескал в костер арке, отчего пламя резко взмывало вверх и так же быстро опадало.

Нойоны опасливо косились в сторону Тюлюмджи. Его боялись не меньше, чем самого Равдана. Если контайша одним махом способен снести голову, то шаман не сразу убьет. Тот, на кого устремится его гнев, будет умирать долго и мучительно…

А Тюлюмджи, бросив в огонь горсть сухой травы и шепча заклинания, положил на жаровню бараньи лопатки и долго переворачивал их бронзовыми щипцами. Когда кости почернели, он принялся их внимательно разглядывать. Вдруг лицо его исказили страх и отчаяние. Он упал на землю, забился в судорогах, задыхаясь от крика:

– Я вижу… Я вижу Сульдэ! Его жизнь подходит к концу! Тень! Черная, как ночь! Тень… Мало шагов осталось… Мало! Всего пять десятков! Шесть! За ними тьма… Я ничего не вижу! Бог войны исчез!..

Желтая пена пузырилась у старого боо на губах, тело корчилось и извивалось. Нукеры в страхе отшатнулись от шамана, а кое-кто поспешил убраться подобру-поздорову.

Но Равдан не прислушивался к звукам, которые доносились снаружи. Ему вспоминались слова отца.

– Чтобы в степи наступил мир – убей своего врага, – говорил старый Сэнгэ. – Я творю мир. Враги станут кормом для моего меча. Это хорошо…

«Значит, Вечное Синее небо не хочет, чтобы я пощадил Чаадар! Придется убить. Всех! До единого! Чтоб не проросло гнилое семя! – думал Равдан. – Для пополнения войска вполне хватит кыргызов, что ушли добровольно! А гибель Чаадарского улуса насторожит тех, кто еще сомневается, заставит остальные улусы быть благоразумными и покорными. Малочисленный народ должен покориться сильному. Как сильный покоряется великому. Только Тенгри решает, кому властвовать в степи. Это его право. Тех, кто посягнул на законы Вечного Синего неба, ждут смерть и забвение…»

Громкие голоса за стенами шатра нарушили ход его мыслей. Контайша насторожился. С чего вдруг нойоны так расшумелись? Отчего забыли, что нужно блюсти тишину, когда повелитель предается раздумьям? Он быстро вскочил, намереваясь наказать ослушников! Но тут полог шатра откинулся в сторону и прямо от порога в ноги к контайше пополз лама в желтом одеянии, с бритой головой, тускло блестевшей в слабом мерцании свечей.

Равдан усмехнулся. Хитрые нойоны знали, что его рука никогда не поднимется на монаха.

– О, великий Равдан, – лама ткнулся лбом в носки его сапог. – Позволь нарушить твой покой…

– Что за весть принес, монах? – контайша гневно сверкнул глазами. – Неужто она столь важна, что ты отважился ночью войти в мой шатер?

– Твои хэбтэуулы схватили русского лазутчика, – быстро проговорил лама. – Русских было много. Они украли пленного. Того калеку, которого поймали яртаулы три дня назад. Воины бросились в погоню, сражались, как тигры, но русские улизнули, словно растаяли в степи…

– Как украли? – скрипнул в ярости зубами Равдан. – Как могли допустить хэбтэуулы, чтобы русские свободно проникли в мой стан? И при чем тут русские, если мы воюем с кыргызами?

– Прости, великий Равдан, – лама снова уткнулся лбом в ковер. – Я лишь передал слова твоих багатуров…

– Мои багатуры трусливо прячутся в песок, как степные ящерицы, – презрительно скривился Равдан и приказал: – Иди, монах, и передай этим смельчакам, что я велел привести русского!..

И тут контайша услышал пение. Оно то приближалось, то удалялось… Ламы пели молитву: