Песенка для Нерона - Том Холт

У меня было полно времени, чтобы осмотреться, потому что коротышка, Лициний Поллион, стоял перед Луцием Домицием, будто корни пустил, и пялился. Как раз когда мной начало овладевать беспокойство, возникающее, если стоять на одном месте некоторое время, коротышка прочистил глотку и сказал, что для него это большая честь или что-то вроде того. Луций Домиций слабо улыбнулся и ответил, о, ладно, и коротышка просиял. Честное слово, в этот момент можно было задуть эту его роскошную люстру, и света все равно бы хватило.

— В сущности, — сказал он. — Это высшая точка моей жизни, — он помолчал, будто пытаясь проглотить яблоко целиком. — Прости, — сказал он. — Это может показаться грубостью, но по правде сказать, я попросту не нахожу слов. Обычно я совсем не такой, уверяю тебя.

— Все в порядке, — неловко сказал Луций Домиций. — Не беспокойся на этот счет, — он бросил на Поллиона свой фирменный взгляд фаршированной лягушки и спросил:

— Прости, если это прозвучит неучтиво, но что мы здесь делаем?

Некоторое время у Поллиона был такой вид, будто он ничего не понимает. Затем он сморгнул, как ящерица, и сказал:

— Ну, на самом деле я просто хотел встретиться с тобой. Я понимаю, что звучит глупо, но это правда. Видишь ли, — продолжал он, внезапно разгоняясь, как телега, катящаяся вниз по склону, — дело в том, что я всегда считал твою музыку и твою поэзию… эээ, они восхитительны. У меня есть копии всех твои поэм, какие мне удалось разыскать, я собирал их годами, и встретив кого-нибудь, кто бывал на твоих выступлениях, я упрашивал его напеть мне мелодию, и мой раб, сардинец, удивительно способный малый, записывал ее в виде значков на табличках, а потом разучивал с музыкантами. Я держу двенадцать музыкантов, и все они заняты только тем, что играют твою музыку; я послал в Антиохию специально за знаменитым певцом, он был недешев, но мне казалось, что только лучшие из лучших достойны твоих песен — Диомед Антиохийский, может быть, ты слышал о нем? Нет? Ну что ж, неважно. Так или иначе, он поет, а музыканты играют для меня три раза в день — после завтрака, обеда и ужина, а два довольно неплохих флейтиста наигрывают поппури из твоих работ все остальное время, когда я один, или занимаюсь, или принимаю ванну. А кроме того — и этим я особенно горжусь — мне удалось достать арфу, на которой ты играл во время своего первого публичного выступления в Неаполе; целую вечность я искал ее следы, и капитан стражи, который ею владел, ободрал меня, как липку, но теперь, разумеется, она — одна из моих самых лелеемых драгоценностей. И, — он остановился и перевел дыхание, как будто пробежал дистанцию на Олимпийских Играх. — Ну, — сказал он, — как я уже сказал, я просто хотел увидеть тебя и, ну, сказать спасибо за все чудесные часы, которые ты мне подарил.

Вот так. Надо отдать должное Луцию Домицию: он воспринял все это вполне достойно, учитывая обстоятельства. Я-то на его месте или придушил бы Лициния Поллиона прямо на месте за все пережитые страхи и удары по башке, или расхохотался бы так, что весь потолок угваздал своими кишками.

Но Луций Домиций был не из таких. Он просто застыл со слегка приоткрытым ртом, не говоря ни слова. Я в чумных ямах видывал лица пооживленнее.

— В общем, — продолжал Лициний Поллион, — это все, что я хотел сказать. А теперь, если не откажешься разделить со мной небольшой перекус, я сочту себя польщенным. Эпафродит, воды и полотенец для нашего гостя.

Маленький тощий кучерявый подросток рванул вперед с серебряной чашей наперевес и принялся мыть руки Луцию Домицию, и я сомневаюсь, что тот его замечал, пока юноша не стал подрезать ему ногти серебряным ножиком — так он был поражен. Затем другой чувак, зачем-то переодетый Купидоном или Ганимедом или кем там еще, увлек его к кушетке и в самой раболепной манере уложил на нее, после чего целая толпа рабов ринулась к нему к блюдами, так что я перестал его за ними различать. В этот момент гораздо менее элегантный тип хлопнул меня по плечу и указал на кушетку поменьше и попроще, приткнутую за колонной. Ну что ж, только балбес останется стоять, если можно прилечь, поэтому я отправился, куда сказано и стал ждать появления еды — занятие, которому я предаюсь беспрерывно. Я еще не переварил рыбный соус Александра, но бродячая жизнь учит, что сперва надо есть, а уж потом беспокоиться о пищеварении. Те закуски оказались очень вкусные, хотя на мой вкус слишком соленые, а чтобы набить брюхо, надо было слопать целое блюдо этих маленьких штучек.

Наш хозяин тем временем пристроился на кушетке рядом с Луцием Домицием. Он ничего не ел, будучи слишком занят болтовней о том, что «Падение Трои», вероятно, самая его любимая из работ Луция Домиция — она или «Орест Матереубийца», все зависит от настроение, хотя ему очень нравится этот длинный, медленный пассаж из «Преображения Арахны», и почему же он не сотворил ничего в том же духе, какая жалость — не то чтобы ему не нравится все остальное, не пойми меня неправильно, но в ранних работах было что-то особенное, единожды услышав «Телемаха на Пилосе», можно было слушать его сорок раз, это же просто гениально — я отключил слух через некоторое время, потому что даже крестьянскому пареньку вроде меня известно, что блевать на шикарных приемах некультурно.

— Возьми немного рубца, — раздался голос у меня за спиной. Это была Бландиния, девица, которая нас привела. Она ухмылялась.

— Я бы не возражал, — сказал я. — Могу я кое-что спросить?

— Конечно. Что ты хочешь знать?

Я дернул головой в сторону Поллиона.

— Он это по правде? — спросил я. — В смысле, может, все это какой-то ужасный розыгрыш, чтобы вызвать у нас ложное чувство безопасности?

Она вскинула голову на греческий манер.

— Вряд ли, — сказала она. — Если тебе нужны доказательствам, я могу напеть тебе «Прокрустово Ложе» от начала и до конца. Я слышала его так часто, что выучила эту тягомотину наизусть.

— Не могу похвастаться тем же, — сказал я. — На самом деле я вообще такой не помню. По правде говоря, я не отличу ее от базарной песенки. Я не очень-то музыкален.

— Я тоже, — улыбка слегка поблекла. — В этом доме, однако, особого выбора у тебя нет. Итак, — продолжала она, — ты Гален.

— Верно, — сказал я. — И откуда же ты обо мне слышала?

— О, я давно знаю тебя. — Она рассмеялась, и это был не самый дружелюбный смех, который я слышал, если вы понимаете, о чем я. — Не догадываешься, кто я, да? Ну что ж, с чего бы тебе, я тогда была ребенком, ясное дело, — говоря это, она смотрела мимо меня на Луция Домиция, который по-прежнему слушал восхваления Поллиона примерно так же, как гавань слушает шум моря. — Вряд ли ты даже замечал девочку-рабыню, прислуживающую на кухне. Мой папа был поваром, видишь ли, а мать работала в прачечной. Рабов вообще редко замечают. А что до их детей, если они не бьют вазы и не шумят при гостях, то вообще невидимы.

— Ох, — сказал я. Если бы я думал, что это улучшит ситуацию, я бы сказал, какая вкусная была еда и какие чистые были простыни, но у меня возникло ощущение, что ее бы это не впечатлило. — Вот, значит, откуда ты меня знаешь, — сказал я.