Одержимость романами - Кейтлин Бараш

Нет, Калеб теперь мой; разве это не значит, что мы имеем больше смысла, чем он и Розмари? Меня так и подмывает показать ему фотографии Розмари и Оливера и сказать: «Посмотри на них и посмотри на нас, вот как все должно быть».

Возможно, мы с Калебом исчезнем из повествования Розмари. Возможно, ее история развернется, оставив нас позади.

Эта идея меня не радует. Я хочу оставаться частью ее истории, пусть даже неосознанно, наши сюжетные арки обязаны быть переплетены. Я отказываюсь быть забытой.

«Инстаграм» Оливера при более тщательном изучении свидетельствует о высокой частоте посещения баров и кафе на Метрополитен-авеню в Вильямсбурге. Будучи фрилансером, он относится к каждому из них как к офису, так что подстроить встречу не составляет труда.

В редкий солнечный день в конце марта, после окончания смены, я вхожу в кафе, наполненное естественным светом. Папоротники в горшках свисают с потолка под окнами на крыше. Вооружившись записной книжкой и карандашом, сажусь за соседний столик, получая возможность полностью рассмотреть его неприметное лицо. Отмечаю, что его широкие, мускулистые плечи так не похожи на костлявые плечи Калеба. Я наблюдаю, как под тонким хлопком двигаются мышцы Оливера.

Заказывая на кассе масала-кофе, я незаметно подглядываю за ним. Каждые несколько минут он громко выдыхает и щурится за ноутбуком. Из рюкзака у его ног выглядывает ремешок для фотоаппарата. Я не вижу экрана, но предполагаю, что он редактирует фотографии.

После получаса работы бок о бок я роняю карандаш, надеясь, что тот покатится в сторону Оливера. Если он хороший человек, то подберет и вернет его.

Да, так и есть. Я слежу за тем, чтобы во время обмена наши пальцы соприкоснулись.

– О, спасибо! Я такая неуклюжая.

– Ничего страшного. – Он не смотрит на меня.

Я прочищаю горло, желая большего:

– Вы, случайно, не знаете пароль от вайфая?

Благодаря картонной табличке на кассе я уже знаю, что здесь его не раздают посетителям. Но я не могу придумать другого способа привлечь внимание Оливера.

– У них нет вайфая, поэтому мне нравится здесь. – Он наконец-то поднимает на меня глаза. – Никаких отвлекающих факторов.

Я спрашиваю, знаком ли он с этим районом.

– Я только что переехала и отчаянно хочу узнать больше о местах по соседству. Не подскажете, куда лучше сходить?

Оливер называет несколько заведений.

– В «Слоушэр» больше мест, если нужно. И подают пунш. А если туда постоянно ходить, то получите бесплатный кофе.

– Превосходно. Я постараюсь. А вы постоянный клиент?

– Да.

– Может, сходим туда прямо сейчас? Вы мне все покажете. – Так себе флирт, но мне все равно интересно, как он отреагирует: если Калеб влюбился в Розмари, а потом влюбился в меня, то, конечно, у нас с Розмари должны быть общие качества, и по этой логике Оливер может заинтересоваться мной.

Он краснеет, глаза расширяются.

– Кажется, мы неправильно поняли друг друга, я ничего такого не имел в виду, у меня есть девушка, так что…

Воздух покидает мои легкие.

– Я не это имела в виду, – настаиваю я, включая заднюю. – Но в любом случае вам пятерка с плюсом. Преданность выше среднего.

Оливер натужно смеется:

– Приятно слышать. В любом случае мне пора возвращаться к работе, но я все равно рекомендую «Слоушэр»!

Не имея другого выбора, я беру сумку и ухожу, сжимая в руках масала-кофе и помахав на прощание несколькими свободными пальцами. Небольшой обмен репликами, но, кажется, Оливер заслуживает одобрения, он достоин ее, и его не так легко увести.

Мой телефон жужжит – сообщение от Калеба. Просматриваю его, чтобы быстро напомнить себе, что мужчина, которого я люблю, со мной; почему меня все еще должна волновать верность Оливера?

В сообщении Калеба есть ссылка на сайт с билетами. Подпись: «Не хочешь сходить? Начало в восемь».

Калеб нуждается в концертах. Они раскрепощают его, позволяют ему проявить эмоции. Наши лучшие разговоры всегда происходят после выступления на бис. Я отвечаю: «Встретимся там!»

* * *

Концерт проходит в «Мюзик-холле» Вильямсбурга. Мы с Калебом приходим достаточно рано, чтобы увидеть, как концерт открывает женщина с ярко-розовыми волосами и акустической гитарой. После первой песни она обращается к зрителям:

– Есть ли у кого-нибудь особые умения? Давайте не стесняйтесь – разве не каждый в Бруклине хотя бы притворяется, что у него есть какой-нибудь талант?

После продолжительного молчания кто-то смелый, а может, просто бесцеремонный, кричит: «У меня!» – и певица приглашает его присоединиться к ней на сцене. После того как мужчина безупречно выполняет стойку на голове, переполненный зал разражается аплодисментами, и на сцену поднимается целая волна людей, чтобы продемонстрировать собственные навыки. Я замечаю в углу сцены двух мужчин, обнявшихся в тени. Понятно, что они противопоставляют это – намеренно или нет – показушности вокруг, но все же мне приходит в голову мысль, которая кажется более верной, чем большинство других, что искренняя и длительная близость – это тоже особое умение.

Когда певица замечает их, она требует, чтобы мы все последовали их примеру.

– Обнимите того, кто стоит рядом с вами! Заводите новых друзей!

В зале раздаются смешки, недоуменные и обеспокоенные, но никто не двигается с места; некоторые даже выглядят искренне напуганными ее указаниями. Но затем внезапно поднимается волна: два человека со сцены обнимаются, затем еще двое, а затем все обнимаются одновременно, как будто мы выиграли войну или выборы, и я представляю, что даже самый циничный человек в зале должен быть тронут. Я смотрю на Калеба, который, вместо того чтобы посмотреть на меня, недоверчиво оглядывает всех остальных, и у меня в животе и горле завязывается узел. Мне нужно, чтобы он прикоснулся ко мне, и побыстрее, потому что, если он этого не сделает, я могу раствориться или рассыпаться на что-то неприкасаемое.

– Эй. – Я дергаю его за руку, скорее игриво, чем настойчиво. – Обними меня.

И он обнимает.

Когда люди размыкают объятия, превращаясь обратно в зрителей, певица объявляет, что прыгнет в толпу, а затем откидывается назад в море рук. Люди хихикают, шепчутся и затыкают друг друга, пока она движется, как жертва, возвышаясь над толпой; я надеюсь, она пройдет весь путь до задней части зала, где стоим мы с Калебом, но она жестом просит вернуть ее на сцену, и все руки послушно меняют курс, и я понимаю, что до нас ее не донесут.

Когда ее ноги снова касаются сцены, она кричит под триумфальный рев толпы о группе, которая выступит после небольшого перерыва, а затем уходит со сцены.

Калеб наклоняется ко мне:

– Это было так странно! Мы платим за то, чтобы увидеть, как она поет, а не за то, чтобы она страдала всякой фигней.