Миноносец. ГРУ Петра Великого - Константин Радов

Вроде бы вальцовка давно налажена в Туле – но увеличение масштаба потребовало множества перемен в привычных способах работы и не обошлось без поломок. Ломались и сами валки, и приводные шестерни. То и другое стоило таких денег, что человека бережливого на моем месте сразу хватил бы апоплексический удар. Спасибо войне: она приучила, что боя без потерь не бывает. Пока на том самом приспособлении, где прежде сверлили пушки, шершавым печорским камнем шлифовали каннелюры новых валков, в моем уме складывалась система ограничения сих убытков. Нужно специально создать в конструкции слабые места: удобные для замены и предельно дешевые детали, ломающиеся при перегрузке. Скажем, если заготовка с утолщением или остыла. Похожим образом действует предохранительный клапан, изобретенный Дезагюлье для паровых котлов: угрожающая разрушением сила получает безопасный, заранее предусмотренный выход.

Гидравлические опыты тоже двигались по плану, с одним небольшим прибавлением. Подводные мины, буксируемые на канате, казались мне в определенных отношениях удобнее шестовых: больше удаление минера от взрыва, нет ограничений по силе заряда, тянуть можно не только за шлюпкой, но и за преследуемым судном. Рожи берберийских пиратов еще не потускнели в памяти – вот бы подвести бочонок с порохом под днище шебеки! Славная вышла бы картина. Только не получалось с нужной точностью отрегулировать глубину погружения мины, а это весьма важный параметр. Хотелось добиться поведения, обратного естественному: чтобы она ныряла на положенную сажень (и не больше!) при буксировке, а стоит остановиться – всплывала.

Принципиальное решение нашлось довольно быстро, отработка деталей потребовала времени. Благодаря этим работам в первый раз измерили силы, действующие в потоке на асимметричные тела. Симметричные тоже не забывали: разумею уменьшенные модели судов. Над изъяснением результатов пришлось поломать голову. По Ньютону, сопротивление среды движению представляет сумму нескольких компонент. Одна из них с увеличением скорости возрастает линейно, другая квадратично, а на границе воды и воздуха появляется еще и третья, связанная с образованием волн. Картина настолько сложна, что ее описание не доставит мне ни малейшего удовольствия. Скажу только, что устоявшееся правило для формы судовых корпусов: «голова трески и хвост макрели» – оказалось не совсем верным. Рыбьи обводы хороши под водой, а не на поверхности. Жаль, убедить в этом корабельных строителей невозможно.

Весна прокатилась мимо – я бы не заметил ее, если б талые воды не влияли на уровень озер, а морские льды – на сроки навигации. Как раскаленные железные полосы плющились одна за одной между чугунными валками, так инженерные, коммерческие и военные задачи проходили через мой ум. Грех жаловаться: механизм работал исправно. Только случалось почему-то, проснувшись без причины посреди короткой северной ночи, подолгу маяться без сна. Тоска, поднимающаяся из темных глубин души, не имела никакого разумного оправдания. Все, о чем мечтают люди, у меня есть. Все добыто честно. Достойный чин, высокий титул, доверие государя, переписка с просвещеннейшими людьми Европы… Денег серьезных нет – но скоро будут. Так откуда мерзкое чувство бессмысленности жизни и ощущение пустоты в душе? Чем эту гадость выгнать? Баней по-чухонски, с девками? Пробовал, не помогло. Водки напиться? Желудок не принимает. Попа позвать? Удовольствие совсем уж сомнительное.

Всего скорей, дело было в возрасте. Юношеского азарта и готовности играть в войну на всю жизнь не хватает. К сорока годам человеку нужны иные опоры: горе тому, кто вовремя ими не обзавелся.

Семья. Дети. Отечество. Простые ценности, коими обладает любой бедняк. А я? В моих жилах течет русская кровь, шестнадцатый год служу русскому монарху – но числюсь иноземцем. И самое главное – не чувствую себя среди своих. Невидимая трещина мироздания разделяет меня с царскими подданными. Мы разно мыслим и разного хотим. Даже когда хотим, по внешности, одного, тут самая-то глубинная чужеродность и всплывает. Взять, скажем, деньги… Благородное сословие здешнее умеет только копить или тратить, а правильное обращение с этим великолепным инструментом ему не дано.

Так где же моя отчизна? Древний Рим? Я не так наивен, как был ребенком. Европа? Сыт по горло. Дух соперничества слишком силен, и справедливости нет ни на грош. Век не забуду молодые годы: стоит чуть поднять голову, братья во Христе от всей души приложат тебя мордой об стол. Когда б не царь Петр – ничего бы у меня не вышло. Здесь, в России, надо врастать. Пускать корни. Семью заводить. Теперь ничто не мешает, возраст тоже не препятствие – Шереметев вон в шестьдесят по второму разу женился и пятерых детей успел сделать.

Только Боже упаси ошибиться. Собственно, в сторону девиц на выданье я после возвращения поглядывал, но подходящих не видел. Если подойти к выбору серьезно, подобно планированию военной кампании, сразу заметно, что требования противоречат одно другому.

Во-первых, надо породниться со старинной знатью. Приобрести многочисленных влиятельных родственников.

Во-вторых, ни супруга, ни ее родственники не должны мне навязывать свой образ жизни. Тратить время на пустопорожние светские обязанности категорически не согласен.

В-третьих… Ну, пусть не будет красавицей, но приятная внешность и покладистый нрав обязательны. И чтоб не дура!

Одно последнее условие оставляет громадное множество кандидаток за чертой, а чтобы совместить предыдущие два, понадобится нетривиальное тактическое решение. Но и откладывать больше нельзя. При всей нелюбви моей к многолюдству, надо не прятаться на заводе от праздников, а проводить оные в Петербурге. Начать хотя бы с годовщины Полтавской баталии. И непременно на ассамблеи ездить.

Твердое намерение сие умиротворило бесприютную душу, как будто дело уже наполовину сделано, и позволило с новой силой предаться трудам. В первую очередь связанным с морской войной, ибо соединенный англо-шведский флот в тридцать пять вымпелов явился у Ревеля с враждебными намерениями, кои не замедлил выказать, спалив на эстляндском берегу солдатскую баню и какой-то сарай. Один наш галиот, идущий из Бристоля, был взят шведами, но тут же отпущен по приказу адмирала Норриса, опасавшегося ответных мер Петра против английского купечества. Вернулся «Сан-Дженнаро» с грузом неаполитанского вина, моментально распроданного: я и себе оставил несколько бочек. Сильней вина пьянили финансовые новости. Акции Южных морей, номинально стофунтовые, ушли по пятьсот пятьдесят – письмо Джошуа Уилбура, о сем извещающее, было исполнено похоронного настроения, ибо к моменту написания они подскочили до восьмисот девяноста. В Париже банк Джона Ло переживал, вероятно, самые серьезные трудности с момента основания: размен билетов на звонкую монету был временно прекращен, французские деньги хлынули в Лондон. Они-то и вызвали небывалый подъем британских фондов, казавшихся испуганным рантье более надежными, чем отечественные. Вследствие денежного потопа цены выросли на всё, и на металлы – тоже. Торговые суда непрестанной чередой потянулись в Петербург и Або. Воспользоваться дороговизной можно было двояко: мне виделось более правильным не гнаться за каждой копейкой, но продолжать теснить шведов, увеличивая свою долю на английском рынке. А будущее сей коммерции принадлежало более изощренным видам товара, нежели грубо кованая полоса.