Дилемма всеядного: шокирующее исследование рациона современного человека - Майкл Поллан

Птицеферма Уильяма Салатина процветала до 1959 года, когда в результате левого переворота правительство пало и «скверные американцы» оказались в самой гуще политических беспорядков и разгула преступности. Отец Джоэла из принципа отказался покупать себе защиту от бандитов у новых властей, которые не видели иного пути отстоять имущество американской семьи. «В результате, пока бандиты ломились в парадную дверь нашего дома, мы скрылись через черный ход. После этого еще девять или десять месяцев мы жили в Венесуэле у друга семьи – миссионера, пока папа пытался заставить правительство вернуть нашу землю. У нас был договор на право собственности, но ни один чиновник без взятки даже смотреть на нас не хотел. И все это время американский посол нам сообщал, что все под контролем».

В 1961 году семья Уильяма Салатина была вынуждена все же уехать из Венесуэлы, бросив там все, что было построено и нажито. «Сейчас мне столько же лет, сколько отцу было тогда, – говорил Джоэл. – Но я просто не могу себе представить, что он чувствовал, когда пришлось все бросить». Этот эпизод явно оставил глубокий след в менталитете Джоэла и подорвал его веру в то, что правительство, будь оно левым или правым, может защитить своих граждан и их собственность, не говоря уже о том, чтобы действовать в соответствии с какими-то принципами морали.

Преисполненный решимости начать все снова, Уильям Салатин стал присматривать сельскохозяйственные угодья в пределах одного дня езды от Вашингтона, округ Колумбия, – это было ему нужно для того, чтобы продолжить подавать в венесуэльское посольство петиции с требованием компенсации. Закончилось дело тем, что он купил 550 акров (223 гектара) холмистых и сильно эродированных земель на западном краю долины Шенандоа, у городка Свуп (местные произносят «Своуп»). После того как дотошный журналист Дрю Пирсон рассказал о его деле против венесуэльцев, Салатин получил незначительную компенсацию, на которую купил небольшое стадо крупного рогатого скота герефордской породы.

«За 150 лет арендаторы загубили эту ферму», – отметил Джоэл. Наверное, местные склоны действительно были слишком крутыми для того, чтобы возделывать на них пропашные культуры, но несколько поколений фермеров-арендаторов все равно сеяли здесь кукурузу и другие зерновые, и в результате большая часть верхнего слоя почвы оказалась смыта либо подвержена жесточайшей эрозии. «Мы находили овраги до четырнадцати футов (четырех метров) глубиной! Эта ферма больше не могла выдерживать перепахивание. Во многих местах вообще не осталось верхнего слоя почвы – только выходы гранита и глины. Кое-где мы не могли даже вырыть ямы под столбы забора, так что отец заполнял бетоном старые покрышки и ставил столбы прямо в них. Мы до сих пор лечим эту землю…»

Уильям Салатин быстро обнаружил, что ферма не дает возможности одновременно кормить семью и выплачивать ипотечный кредит, поэтому стал подрабатывать в городе бухгалтером. «В общем, он превратил свой финансовый проект в научно-исследовательский». Но зато теперь Уильям имел возможность экспериментировать, а значит, и отвернуться от традиционных представлений о том, что должен делать человек у себя на ферме.

Неожиданно его инстинктивное желание пойти против консервативной сельскохозяйственной мудрости нашло поддержку у клиентов, которым он вел бухгалтерию. Многие из них тоже были фермерами и тоже боролись за выживание. «Наконец, даже беглый просмотр своих книг убедил отца, что все советы, которые он слышал от консультантов и распространителей передового опыта (что нужно строить силосные башни, спилить деревья, выращивать кукурузу, продавать излишки товаров), – все это были рецепты финансового краха».

«Но он не стал вылетать в трубу банкротства, – продолжал Джоэл (трубами банкротства на фермерском жаргоне называют элеваторы и силосные башни). – Он пошел совсем другим путем». Уильям прочитал трактат Андре Вуазена о травах и начал практиковать ротационные выпасы. Он перестал покупать удобрения и начал сам делать компост. Он не мешал расти деревьям на северных, самых крутых склонах холмов.

«Отец был очень дальновидным и изобретательным. Он понял, где на ферме лежат ключи к успеху. Их было два: во-первых, трава, а во-вторых, мобильность». Джоэл уверен, что второй базовый принцип, мобильность, свидетельствует о том, что Уильям размышлял о передвижной дождевальной установке, созданной Фредериком Салатином. «Мобильность – это у нас в генах», – говорит Джоэл. По его словам, именно этот подход дал возможность его отцу изобрести переносную электроизгородь, портативный телятник, а также передвижной курятник для несушек, который было поручено перетаскивать Джоэлу, тогда еще ребенку. (А вообще-то до своего поступления в колледж Джоэл каждую субботу стоял на фермерском рынке в Стонтоне и продавал яйца.) Когда Уильям заметил, что в жаркие дни коровы собираются под деревьями, а значит, их навоз тоже концентрируется в одном месте, он построил портативный «тенемобиль» (shademobile). По существу, это был большой кусок холста, натянутый на стальную раму, снабженную колесами.

Подобные инновации помогли восстановить плодородие почвы, и постепенно ферма начала возрождаться. Злаки колонизировали овраги, тонкие слои почвы стали солидней, а выходы горных пород исчезли под свежей мантией из дерна. Уильям Салатин так и не дождался того момента, когда одна ферма смогла прокормить всю его семью, но успел увидеть, что Джоэл пошел по его стопам и добивается успехов, сохраняя преданность траве и мобильности и решимость идти своим путем. Джоэл вернулся на ферму в 1982 году, после четырех лет учебы в Университете Боба Джонса (Bob Jones University), основанном евангелистским проповедником Робертом («Бобом») Джонсом, и недолгой работы газетным репортером. Шесть лет спустя, когда Джоэлу был тридцать один год, Уильям Салатин умер от рака простаты.

«Я до сих пор каждый день его вспоминаю, – задумался Джоэл. – Определенно, папа был немного странным человеком, но странным – в хорошем смысле. Многие ли христианские консерваторы читали журнал Mother Earth News («Новости матери-земли»)? А он жил своими убеждениями. Я помню, когда в 1974 году по нам ударило арабское нефтяное эмбарго, папа каждый день ездил на работу на велосипеде, проезжая по тридцать пять миль туда и обратно, но не покупал ни капли импортной нефти. Он был бы замечательным пилигримом, поскольку всегда довольствовался малым и относился к жизни легче, чем другие». Тут мне стало немного стыдно за то, что я когда-то просил Джоэла прислать мне стейк с фермы скоростной почтой. Теперь я понимал, почему он отказался.

«Знаете, когда я скучаю по нему больше всего? Когда вижу высокие травы, жирных дождевых червей и гладких коров, вижу, как далеко мы ушли с тех пор, как он нас оставил. Как бы он гордился нашей фермой!»

Не так часто я просыпаюсь в шесть утра с мыслью «Проспал!». К тому времени, когда мне удалось вытолкнуть свои шесть футов (1,83 метра) роста из пятифутовой кроватки в микроскопической комнате для гостей, принадлежащей Люсиль, вся ферма была уже на ногах, более того, все утренние хлопоты уже были почти завершены. Я был потрясен, когда узнал, что все хозяйственные работы на ферме Polyface начинаются с восходом солнца (в это время года – в пять часов утра) – и всегда до завтрака. Ну и, конечно, до кофе – на самом деле на ферме за все время ее существования кофе вообще никто не выпил ни капли. Я не смог вспомнить, когда в последний раз даже пытался сделать что-либо существенное перед завтраком или по крайней мере перед получением дозы кофеина…