Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

Камуфляж, рисовка, хитрость, дезинформация. Бóльшую часть своего времени проконсул проводил с Плутархом в огромной пещере, где отшельник долгие века собирал тысячи боевых машин, унаследованных от человеческой расы. Эти двое что-то замышляли.

Когда она пришла к ним, в не очень успешной попытке развеять скуку, ее удивили произошедшие изменения: мощные прожектора прогнали тьму, и в потоках безжалостного света ощерившиеся силуэты, встревожившие ее при первой встрече, превратились в печальные и безобидные скопления металла. Эргаты лихорадочно сновали туда-сюда среди экспонатов этого странного музея, их деловитое пощелкивание прогоняло из этих мест зловещее молчание. Теперь воспоминание об Алекто казалось далеким и нереальным.

Внимание обоих Интеллектов было сосредоточено на конструкции совсем не боевого вида. Что-то вроде параболы на треножнике высотой в десятиэтажное здание, прежние стенки которой были вскрыты у самой земли. Внутренности машины – электронный хлам – торчали наружу. Плутарх подсоединил к ним салон интерфейса, который рядом с параболой казался крошечным, неуместным – единственный современный элемент в этом архаичном механизме, проецирующий повсюду энтоптические изображения, слишком сложные для человеческого глаза: символические переключатели, графики во множественных измерениях, динамические леса данных, изображенные светящимися цифрами – синими, зелеными или красными, стабильными или мигающими, связанными между собой невозможной путаницей нитей и стрелок.

Плавтина не удержалась от искушения протянуть разум к этому аппарату. Она обнаружила там ноэм странной фактуры, который не вступал в диалог. Она осторожно коснулась контуров этого духовного автомата – словно подносила руку, чтобы погладить дикое животное. Спустя какое-то время она спросила, почему они используют такие старинные методы коммуникации вместо того, чтобы вступить в прямую связь с аппаратом – разум к разуму. Она даже подумала, не предложить ли им свою помощь. Отон сделал вид, что не обратил на нее внимания, – он все еще укрывался в своей желчной скорлупе. А вот Плутарх улыбнулся: никто не знал, какая программная защита может быть у такого типа машин. Лучше действовать с осторожностью, чтобы никому случайно не поджарило мозги неизвестным вирусом. Это напугало Плавтину, и она отступила.

Больше она не подходила к пещере и не расспрашивала Отона с Плутархом об их планах. Какое-то время она провела с людопсами. Фемистокла, казалось, в основном занимало выздоровление его собрата, и оба вели себя замкнуто, будто не желали делиться с ней секретом. Не пытаясь разобраться, Плавтина вернулась к себе в комнаты и в конце концов погрузилась в мрачную мечтательную полудрему, что-то среднее между сном и бодрствованием, когда разум как губка легко пропитывается тревогой и строит всевозможные комбинации. В полусне Виний уничтожал их такой молниеносной атакой, что Плавтина не успевала понять, что они погибли. Марциан возвращался из мертвых человеческим призраком с размозженным черепом, по-прежнему оснащенный чудовищным пенисом. Отон превращался то в одного, то в другого. Иногда Плутарх становился Алекто. На минуту она даже вообразила, что ее пожирает свора псов – не собратьев Эврибиада, а настоящих псов, огромных и черных, со впечатляющими клыками, дико голодных. В таких случаях Плавтина не сразу осознавала, что заснула, и не находила в себе сил встряхнуться, оставаясь бессильным свидетелем тревоги, захватившей ее собственный разум. Время от времени свинцовая крышка, которой Плавтина была накрыта, ломалась, и она не могла сдержать неистовых рыданий, таких сильных, что они больше походили на невнятные стоны или рев загнанного животного, когда она ломала руки и расцарапывала до крови предплечья, даже не отдавая себе в этом отчета. Такие приступы оставляли ее в отупении, тяжело дышащей, с комом в горле и животе, с переполненной, гудящей головой; в изнеможении она вновь соскальзывала в мучительный полусон. И хуже всего – Плавтина не знала, отчего у нее так расстроились нервы. Был ли это запоздалый шок от встречи с Марцианом? Последствия ее тревожащего разговора с Отоном? А может, ее душа оплакивала свое одиночество или дрожала, опасаясь последствий паломничества к последнему Человеку, в которое Плавтина собиралась пуститься?

На самом деле все перемешалось без определенных пропорций в захлестнувшем ее водовороте негативных эмоций. И хуже всего, что в те редкие моменты, когда ум прояснялся, она понимала, что такая реакция не подходит автомату, даже в плотской оболочке. Что-то, глубоко засевшее внутри, ускользало от нее, беспрестанно шевелилось где-то в психике, ставя под угрозу ее уравновешенность и способность держать себя в руках. Следовало ли видеть в этом ослабление Уз у нее в сознании? Могло ли вообще такое с ней произойти? Она могла бы попросить Плутарха провести углубленный анализ ее когнитивных функций, но тогда старый отшельник слишком многое бы узнал.

Это невыносимое затмение должно прекратиться. История должна снова прийти в движение и увлечь ее подальше от Лептис, от бездыханного тела Марциана, от призраков Гекатомбы, от ее прежнего существования, навсегда похороненного под зыбучими песками красной планеты. Плавтина нуждалась в решительном толчке, чтобы выбраться из болотистой западни собственного «я».

Помощь в конце концов пришла тремя днями позже, за несколько часов до рассвета, в виде грубой собачьей лапы, трясущей ее за плечо. Придя в себя, Плавтина открыла глаза и узрела жуткую морду и зубастую улыбку Аристида. Он бежал – как свидетельствовали об этом его прерывистое дыхание и высунутый язык. Ему не понадобилось долго объяснять, Плавтина уже поняла: Урбс пошел в атаку.

Обменявшись несколькими словами, они вместе отправились по холодным и мрачным коридорам огромного подземного комплекса. Один раз они повстречали какую-то из многочисленных версий Плутарха, двигающуюся словно призрак в темноте – она молча махнула им и исчезла. У Плавтины сжалось сердце при мысли, что она, возможно, больше никогда не увидит отшельника, который этого еще не знает. Она невольно ускорила шаг, словно опасаясь случайно раскрыть их планы. Людопес все еще двигался с трудом – ему мешала боль в незаживших ребрах. Несмотря на гордость, он в конце концов позволил Плавтине помочь ему натянуть комбинезон и всю дорогу до шаттла опирался на нее.

– А где Фемистокл? – спросила она, когда наконец устроилась, дрожа, в ледяной кабине.

– С Отоном, – ответил Аристид, глядя себе под ноги.

Людопсы не умели врать. Что-то было неладно. Смутное предчувствие возникло и задержалось в ее сознании. Она собиралась задать еще один вопрос, но вдруг ночное небо по ту сторону стекла изменилось. Одна, две, а потом – целая сотня новых звезд, плававших по небу много дней, вспыхнули бело-синим светом. Армия Урбса решила перейти в наступление. Плавтина, которую бросило одновременно в жар и в холод, приказала шаттлу подготовиться к взлету.

* * *

Подводная лодка поравнялась с набережной. Отряд пришел в восхищение от изобилия статуй и барельефов снаружи, изощренных и поражающих воображение, на которых красовались жители Европы, люди Античности и автоматы, а еще – сверхъестественные существа, без сомнения, порождения горячечного разума какого-то мистика. Все это вместе походило на огромную мастерскую из красного камня, одну из тех, что они видели в нижнем городе, только гораздо больших размеров. Вблизи здание больше походило на нечто, извергнутое гигантским животным, чем на плод труда чьих-то неуверенных рук. Гестий задал вопрос тихим голосом, чтобы не пугать остальных, и Аттик ответил: то, что на первый взгляд кажется творением огромного животного, на самом деле создано множеством животных поменьше. До какой степени эту максиму можно было отнести к их случаю, Эврибиад не знал. Повинуясь безмолвным приказам своего приветственного комитета, они завели батискаф в длинный тоннель и попали в воздушный карман, где можно было дышать. Следуя совету Рутилия, они надели доспехи прежде, чем открыть дверь. Эврибиад первым соскочил на землю.