Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

Из-за скудного освещения он в нерешительности остановился, потом его глаза привыкли к полумраку, и он смог оценить размеры этого места – настоящий ангар с изогнутыми стенами, словно внутри яйца, и наполовину затопленный, так что кибернет оказался по колено в воде.

Их ждала толпа. Идти у людопсов не получалось, и они наполовину ползли в неглубокой воде, в которой плавали органические отходы и лужицы масла. Аборигенов было около тысячи – они кишели у ног Эврибиада, настолько многочисленные, что теснились плечо к плечу: путаница белых тел болезненного вида, покрытых ранами, коростой и бляшками нездорового розового цвета. Некоторые временами приподнимались на мощных хвостах, окидывая его недоверчивым взглядом. Стены были уставлены статуями, во всем похожими на этих ужасных ползающих существ. Они не двигались, но их тела и конечности были так искусно вырублены из известняка, что производили впечатление живых. Кибернет невольно сделал шаг назад, поняв, что означает сцена, изображенная на барельефе: на глазах целой толпы, такой же, как та, что находилась перед ним – только на изображении она тянулась вдоль стен, – казнили человеческое существо, похожее на Плавтину, подвергая его безудержному изобилию самых изощренных пыток. Тело существа пронзала тысяча копий, ему выкололи глаза и вырвали руки и ноги.

Эврибиад почувствовал, как на плечо ему легла рука Аттика. Автомат подтолкнул его вперед, прошептав на ухо:

– Не показывайте страха. Они не должны заподозрить, какова ваша природа на самом деле.

Эврибиад заставил себя двигаться дальше в толпе, с ощущением, что углубляется в кусок тухлого мяса, изъеденного личинками. Один из жителей Европы привстал. Это был командир войска, тот, кто разрисовал себе лицо, чтобы походить на человека. Он что-то произнес. С небольшим опозданием переводчик, встроенный в шлем Эврибиада, прошептал ему, что именно:

– Вы… машины… Как Бог…

Его голос не был таким плавным, как у деймонов или Плавтины, и не таким музыкальным – по меньшей мере для слуха Эврибиада, – как у людопсов. Он казался низким, глухим и часто перемежался посвистыванием и пощелкиванием языком, словно его хозяин колебался, выбирая между речью и клацаньем, присущим ему от рождения.

– Да, – нейтральным тоном ответил Аттик. – Мы пришли по вашему приглашению.

– А. Мы почувствовали… дрожь… в небе… Ваш… корабль… огромен как гора!

– Мы пришли с миром. Нам неинтересны ваши дела.

Создание сделало паузу и, казалось, принялось размышлять, прежде чем произнесло с хищной улыбкой:

– Однако ваши дела… нам интересны.

Подобострастным жестом он пригласил их следовать за собой.

Капитан взглянул на двух таламитов, которых назначил в свой эскорт. Они стискивали в лапах оружие и, казалось, в любую минуту были готовы броситься наутек. Он зна́ком велел им идти вперед и сохранять спокойствие. Сам, по-прежнему встревоженный, зашагал позади Аттика. Коричневатая вода поднималась до колен. Эврибиад тихо взмолился всем богам, которых знал, чтобы они позволили ему выбраться отсюда живым – если какое-нибудь божество занесло на эту глубину. Ангар полого уходил вниз, и им было все труднее идти вперед. Только Аттику, который рассекал воду своими длинными ногами, удавалось не отстать от гида. Тот, в отличие от других представителей его расы, оказался весьма словоохотливым. Сказал, что его зовут Кутай, что он – сын и наследник короля, Девы Агунга[26]. Он командовал отрядом, которому поручено следить за порядком, и гордился этим. Большинство жителей Европы занимались субаком – сельскохозяйственной системой, сложную работу которой экипаж видел на подступах к городу. Нелегкая задача, ведь крестьяне очень глупы – просто животные, уверил Кутай, с отвращением взмахнув рукой, и понимают они только кнут. Аттик дипломатически покивал и с невинным видом спросил:

– Может, вы могли бы контролировать рост населения, чтобы не было так много голодных ртов?

– Мы так и делаем! – воскликнул Кутай. – Мы съедаем их… мальков в большом количестве. Но их рождается слишком много!

Это окончательно охладило атмосферу. Свет еще больше потускнел, когда они пришли в центр большого яйцевидного зала. Эврибиад нервничал из-за того, что приходилось барахтаться по пояс в воде. Он чувствовал, что затруднен в движениях и уязвим. Хотя здесь было неглубоко, их провожатый проявлял удивительную живость. Он продвигался вперед грациозными, точными толчками; его длинные, мощные мускулы играли под толстой кожей. В конце концов они оказались в полукруглом алькове, который, казалось, вырос, как почка, на одной из стен. Альков был отделан с пышностью, украшен статуями и барельефами с изломанными линиями. Напротив них – монументальная скульптура, приподнятая над полом, которая приковывала взгляды своим реализмом. Это было увеличенное изображение человека. Торс со сложенными на груди руками, казалось, вырастал прямо из каменной стены, словно прирос к ней спиной, локтями и затылком. Ниже пояса у скульптуры ничего не было, словно ее разрезали надвое. Лишенная волос голова свисала на грудь, а лицо навечно застыло в ужасной гримасе, выражая одновременно безропотное и абсолютное страдание. Вокруг него, на менее искусных, более схематичных барельефах, отплясывали неистовый танец обитатели Европы, словно радуясь его боли, и на их лицах играли ухмылки дьявольского удовольствия.

Это зрелище так поразило Эврибиада, что он не сразу заметил голову Девы Агунга, возникшую над водой прямо перед ними. Тут было глубже, чем по краям зала, хотя из-за мутной воды и отсутствия света не удавалось оценить, насколько и где именно пол уходит вглубь. Кибернет осторожно сделал шаг назад. Было бы ужасно погрузиться в эту грязную непроглядную жидкость.

Хозяин этих мест скользнул к ним, неслышный, как рептилия, потом остановился едва ли не в метре от маленькой группки. Скоро к нему подплыла целая толпа слуг, в основном – самки и молодые особи.

Его лицо, как и лицо сына, было разрисовано отвратительной пародией на человеческие черты. На нем было обилие сияющих драгоценностей и едва отшлифованных самоцветов. Он оглядел каждого из них своими огромными блестящими глазами, которые занимали большую часть его худого лица. Эврибиад увидел в них холодный, жесткий и голодный блеск. Властитель Европы смотрел на них, как на добычу. Он приоткрыл рот в жестокой улыбке и провел длинным белесым языком по вялым губам.

– Приветствую вас, Дева Агунг, и склоняюсь перед вашим могуществом, – произнес Аттик, согнувшись в глубоком поклоне.

– Это я, – ответил король, – благодарю… странных созданий из… внешнего пространства… за то, что изволили посетить… эту недостойную трущобу…