Двадцатая рапсодия Листа - Виталий Бабенко

Тут я краем глаза уловил какое-то движение в той стороне, где стоял Феофанов. «Неужто бежать вздумал?» – мелькнуло у меня в голове. Но нет. Повернувшись, я увидел, что Петр Николаевич медленно оседает в снег – ноги, надо полагать, подкосились. Вот ведь как бывает, даже у злодеев чувствительность верх над силой берет!

– И все же я не понимаю, Володя, – продолжил я вопрос, который не успел закончить ранее, – каким образом все, что вы рассказали, связано с убийством Кузьмы?

– А вот той самой гильзой и связано, – ответил Владимир. – Феофанов ее потерял, а покойный сотский нашел. Когда нашел, как в том месте оказался – наверное, мы этого никогда уже не узнаем. Поначалу Желдеев не придал значения находке – я так думаю, просто сунул в карман и на всякий случай сохранил. А уж когда нашли утопленников и сверх того – когда во двор Егора Тимофеевича вещи подкинули, – тут наш Кузьма, хоть и тугодум – извините, de mortuis aut bene, aut nihil, – а сообразил, что находка его связана с убийством. Он и сам охотник, не раз полевал и с Петраковым, и с Феофановым, и с тем же Равилем, – я полагаю, что, когда Кузьма еще только нашел гильзу, он уже, скорее всего, понял, из чьего ружья стреляли. Вот тут-то Желдеев и совершил ошибку… – Владимир перевел взгляд на урядника, мрачневшего на глазах. – Кузьма наш давно уже таил обиду на своего начальника. Помните слова его жены, Авдотьи Трифоновны? Помните, что она сказала, когда мы пришли справиться о Кузьме? «А вот не дурак Кузьма Желдеев, кое-кому нос-то утрет!» Да-да, он считал, что Егор Тимофеевич с ним разговаривает неподобающим образом, порой даже оскорбляет на людях, не доверяет важные поручения, отстраняет от той службы, на которую, как полагал Кузьма, он вполне даже способен. И вот наш обидчивый сотский решил самостоятельно вывести преступников на чистую воду и утереть нос начальству. То бишь, Егору Тимофеевичу.

Никифоров хмыкнул, однако ничего не сказал.

– Как уж там они условились, почему выбрали именно то место в лесу, я не знаю, а только отправился сотский на встречу с Феофановым, – продолжил Владимир. – И, видимо, забыл Желдеев учесть то, что охотнику ни в коем случае забывать не следовало бы: загнанный зверь смертельно опасен. Вот и получил заряд картечи в спину. А повернулся он спиной к преступнику потому, что в кустах появился шатун. Только, Николай Афанасьевич, медведь тот был совсем даже особым медведем. Не так ли, Егор Тимофеевич?

Урядник опять хмыкнул и бросил на снег предмет, который до того, вытащив из кармана шинели, держал в руке. К моему удивлению, это оказались связанные вместе кавуши, мягкие кожаные калоши, какие носят татары и какие в изобилии продаются на здешних базарах. Присмотревшись, я увидел, что от обычных кавуш эти отличались одной, но весьма существенной деталью: пришитыми медвежьими когтями. В такой обувке можно было наделать множество следов, которые и опытный охотник не всегда отличил бы от следов настоящего медведя.

– А шкура? – спросил Владимир. – Шкуру нашли?

– Нашли, нашли, – буркнул Егор Тимофеевич. – В том самом чулане, рядом с оружейной, все, как вы сказали… Однако ж это не шкура, а старая медвежья шуба, только огромадного размера. Эх! Да как же тебя, Равилька, занесло в этакую историю?! – воскликнул он. – Как ты решился? Никак у меня в голове это не укладывается!

Равиль, давно уже переставший вырываться из крепких рук охотников, всхлипнул и заговорил – быстро-быстро, словно боялся, что его прервут:

– Та баба, не хотел я, чтобы она умерла, не думал даже, я ведь чтоб напугать только, а они упали, после одна встала и убежала, а другая так и осталась, мертвая, он мне и говорит, мол, Сибирь пойдешь, бабу убил…

Сначала я решил было, что Равиль имеет в виду несчастную Луизу Вайсциммер. Но при чем тут другая женщина, которая «встала и убежала»? И кто этот «он»? Судя по недоуменным лицам остальных, они тоже ничего не поняли.

– Ну! – прикрикнул урядник. – Что околесицуто несешь? Толком говори!

– А я и это могу вам объяснить, – сказал вдруг Владимир. Он подошел к Равилю и с веселым любопытством посмотрел на него. Вообще сказать, в студенте нашем проснулась вдруг какая-то чрезмерная радость, эдакое противоестественное ликование: он посмеивался, потирал руки. – Помните, два года назад шатун объявился? Ну, все об этом знают, разговоры до сих пор ходят. И этот шатун одну женщину напугал до смерти. Буквально до смерти. Она умерла от разрыва сердца. Вот, милости прошу, перед вами тот самый шатун! – Владимир ткнул пальцем в сторону Равиля, отчего изобличенный кучер испуганно дернулся и, наверное, упал бы, если бы его не держали крепко с двух сторон. – В округе переполох, несколько деревень охвачены ужасом – злобный медведь шастает поблизости, того и гляди людей задирать начнет… Что в такой ситуации делает этот господин? – Теперь тот же палец указал на Феофанова. – Этот господин, известный охотник, отправляется выслеживать зверя, после чего шатун пропадает. Был медведь, и нет медведя – как сквозь землю провалился. И целых два года о нем ни слуху ни духу. Так? – спросил молодой человек Петра Николаевича. Тот отвернулся. Владимир пожал плечами и перевел взгляд на Равиля. – Так?

Тот часто закивал головой.

– Вот вам и ответ, – сказал наш студент уряднику. – Феофанов нашел-таки «шатуна». И пригрозил: мол, в Сибирь пойдешь, из-за тебя женщина погибла. Так наш «шатун» оказался в зависимости у подлинного преступника. Равиль… – Владимир вновь обратился к петраковскому кучеру, смотревшему на него едва ли не с подобострастием. – Простите, как ваше отчество? – Видя, что Равиль не понимает, Ульянов задал вопрос по-другому: – Как зовут вашего отца?

– Салах, – ответил Равиль.

– Так что же, Равиль Салахович, зачем вы тогда, два года назад, шатуном наряжались?

Ох уж эта привычка нашего студента именовать всех непременно по отчеству!

Равиль опустил голову и еле слышно сказал:

– Озорства ради… Он говорил, смешно будет…

Урядник выругался и погрозил кулаком Феофанову. Тот отвернулся.

– Ну, хватит здесь топтаться, – возвысил голос Егор Тимофеевич. – Поговорили на морозце, и хватит. Пора возвращаться.

Он связал-таки руки Феофанову и Равилю, после чего все длинной цепочкою направились назад к Темному оврагу. Только сейчас, когда руки у Феофанова были связаны и он шел, переваливаясь сильнее, чем обычно, я обратил внимание – впервые ли? – на его походку: она была косолапая, чисто медвежья!

Мы спустились в овраг и затем поднялись к Салкын-Чишме. На околице нас уже ждали несколько упряжек. В одну из них – это были широкие розвальни – посадили арестованных, там же должны были ехать Никифоров с Валидом. Салкын-чишминские охотники разошлись по домам. Другие, в том числе и Ферапонтов, расселись по барабусам.

– А вот и ваш Ефим, – сказал Владимир, указывая на ковровые сани, до боли мне знакомые. На облучке действительно сидел насупленный Ефим. – Уж извините за самоуправство, но я ему заранее сообщил, что вечера дожидаться не надо – мол, утром все и закончится. Так что нам тоже есть на чем ехать. Я вам по дороге все расскажу.