Неравный брак - Анна Берсенева

– Да? – Полина недоверчиво посмотрела на сестру. – Надо же… Ну и возвращайся к нему тогда, – решительно заключила она. – Раз не о смысле думаешь, а о нем – чего ты тогда тут сидишь?

– Я бы вернулась, – тихо сказала Ева. – Но ведь это же невозможно…

Разговор с сестрой оказался совсем маленьким глотком воздуха.

«Гипоксия, – думала Ева, снова ощущая в груди удушливую тяжесть. – Так ведь это называется? Гипоксия, недостаток кислорода».

Августовская жара закончилась как-то в один день. Даже прохлады никакой не было. Ночью пошел дождь, еще по-летнему теплый, а к утру стало ветрено и начали облетать листья. Словно сама природа говорила: та медлительная, прекрасная городская жара осталась в прошлом…

Выйдя утром из дому, Ева вернулась, чтобы переодеться. В летнем полотняном плаще, в котором она ходила осенью в Вене и который мама по-старинному называла пыльником, было уже холодно.

Переодевалась она торопливо: хотела прийти в школу пораньше, пока не собрались учителя, и застать Василия Федоровича в одиночестве. Мафусаил давно уже посмеивался над своей старческой привычкой вставать чуть свет и сразу отправляться в школу, вызывая у коллег чувство неловкости за их поздний приход. Но в общем-то «старческая привычка» при молодом характере директора Эвергетова была весьма удобна. По крайней мере, все знали, когда с ним проще всего переговорить с глазу на глаз.

Во второй раз Ева уже бегом выбежала из подъезда, на ходу застегивая серый осенний плащ и накидывая широкий капюшон. Из-за непрекращающегося дождя воздух был темным, тяжелым. Она нырнула в арку, ведущую из двора на улицу; гулко зацокали каблучки.

Вдруг Еве показалось, будто она наткнулась на что-то в темноте недлинной арки. Она инстинктивно выставила вперед руки – и тут же почувствовала, что ее пальцы нащупывают мокрые обшлага куртки, чьи-то плечи… Подняв голову, задыхаясь, она с невозможной ясностью, как кошка в темноте, увидела Артемовы глаза – и тут же перестала что-либо видеть, коротко вскрикнув и прильнув к его груди.

Они долго целовались в гулкой темноте арки. Ева не понимала, почему здесь, под каменным сводом, дождевые капли ручьями текут по ее лицу.

– Как же ты… – наконец выговорила она, сквозь эти бесконечные капли пытаясь разглядеть его лицо. – Как же ты здесь оказался? Ты же мог меня не встретить, я же вообще никуда не ходила эти дни, сегодня только…

Она говорила – и собственные слова казались ей бессмысленной тарабарщиной.

– Если бы я мог раньше, – торопливо, сбивчиво отвечал Артем. – Но это только сегодня выяснилось, час назад, и я сегодня и пошел… Прости меня! – вдруг с отчаянием вырвалось у него. – Если бы я только мог раньше!

– Что – выяснилось? – так же торопливо спрашивала Ева. – И за что ты прощенья просишь… Боже мой!

Не слыша собственных слов, она все крепче прижималась к его груди, словно боялась, что Артем исчезнет в этой гулкой тьме так же неожиданно, как появился.

– Пойдем? – попросил он. – Ты… пойдешь со мной?

– Боже мой! – повторила Ева, задыхаясь от смеха и слез. – Что же ты спрашиваешь, о чем?!

До его прихода оставалось часа два, не меньше. Рабочий день в приемном пункте заканчивается в семь, еще час он, наверное, посидит за компьютером, потом пока доедет от Патриарших до Лефортова… Иногда Артем задерживался дольше – к концу рабочего дня в лабораторию заходили фотографы, показывали свои снимки и каталоги выставок, вели разговоры, которые были ему интересны.

Ева видела: та среда, в которой Артем недавно оказался, и привлекает его, и отталкивает. Может быть, в ней для него было много суеты, может быть, слишком много зависти, вообще присущей творческим людям. Но одновременно, судя по его рассказам, в этой новой для него жизни ощутим был тот соревновательный дух, который отличает любую профессиональную среду и без которого невозможно развитие, особенно в молодости.

Несколько раз Артем приглашал Еву зайти в один из таких вечеров к нему на работу. Но ей не хотелось этого делать. Не хотелось высказывать свое мнение, которое наверняка повлияло бы на него, не хотелось навязывать ему свой душевный опыт. То, что Ева так отчетливо, так сильно чувствовала в нем, казалось ей больше и важнее любого опыта.

Она видела, что Артем обладает острым чутьем к тому, что называется в жизни подлинностью. Эта подлинность была для него неизменно привлекательна, и ее воплощение было ему подвластно. Ева тогда еще это поняла, когда впервые рассматривала снимки, сделанные им во время октябрьского путча.

И хотя ей до дрожи в сердце дороги были долгие вечерние разговоры с Артемом, она не хотела мешать ему в том, что он должен был увидеть и понять сам. Не хотела страховать от ошибок, которые он сам должен был совершить.

Зато она ждала его всякий раз с особенным трепетом, и всякий раз представляя, что он расскажет ей сегодня, о чем спросит, какие покажет фотографии.

Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что Ева не успела даже удивиться.

Квартира, оставленная Артему на год его другом, была обшарпанная и запущенная, «глазка» во входной двери не было, и следовало, конечно, спросить, кто там. Но Ева не успела об этом подумать, выходя в прихожую.

«Может, Тема ключ потерял?» – мелькнуло у нее в голове, когда она уже открывала дверь.

Но в тусклом свете лампочки Ева разглядела на лестничной площадке не Артема, а высокую женщину в длинной дубленке. Что-то знакомое было в ее силуэте, и в узком, неразличимом в полумраке лице, и в прямых распущенных волосах.

– Здравствуйте, Ева Валентиновна, – сказала женщина. – Я Ирина Андреевна, не узнали?

Только после этих слов Ева сообразила, что перед нею стоит мать Артема.

– Теперь узнала, – сказала она, чуть отступая в сторону. – Здравствуйте, Ирина Андреевна, проходите, пожалуйста.

Ева поймала себя на том, что даже не удивлена ее появлением. И чему, собственно, удивляться? Странно, что она не зашла раньше.

– Вы неосторожны, Ева Валентиновна, – усмехнулась Ирина Андреевна, входя в крошечную прихожую. – Открываете, не спросив. А если бы воры?

– Здесь нечего воровать, – усмехнулась в ответ Ева. – Вот сюда пальто повесьте, Ирина Андреевна, на гвоздь.

– Узнаю Темину непритязательность, – кивнула та, снимая дубленку. – Гвоздь в стенке вместо вешалки – вполне в его духе.

– Мы просто еще не успели вешалку купить, – смутилась Ева. – Здесь же вообще пусто было, все понадобилось… Чаю, Ирина Андреевна, кофе?

– Нет, спасибо, – покачала она головой. – Я ненадолго. Или – давайте кофе, если можно. Холодно на улице. У вас курят?

– Артем курит. Я сейчас принесу пепельницу, – сказала Ева, скрываясь на кухне.

Кухня в «хрущобе» располагалась так, что единственная комната видна была из нее насквозь. Ева заметила, как, усевшись на диван, Ирина Андреевна окинула комнату быстрым, оценивающим взглядом.