Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Мне очень хотелось сбежать гораздо раньше. Но есть такая штука, как самоуважение.

Не дождетесь, господин Чжоу. Я уйду красиво.

Последний вечер я проведу в своем доме, неторопливо вымоюсь в своей бане — и пусть оставшийся там намек на камфарный аромат «танцовщицы Юй», или воспоминание о нем, будет последним из ароматов в последнюю мою ночь в столице.

А потом я лягу на свою постель, на чистые простыни, обдуваемый теплым ветерком лета. Послушаю в последний раз шорох деревьев в моем саду.

Ну, а утром мои «вторые тени» из ведомства господина Чжоу увидят — и не в первый раз — поучительное для них зрелище.

Ястреб выйдет пешком, без всякого сопровождения, из ворот своего дома и зайдет в лавочку у входа в квартал.

И исчезнет.

Я мог бы догадаться, что в столице что-то произошло, по разбудившему меня грому гонгов в монастырях. Но слышать этот отдаленный грохот не хотелось — утро было так прекрасно, расплавленное золото солнца так щедро пронизывало насквозь листву моего сада, свежий хлеб был так нежен и ароматен, — пока передо мной не возник неведомо как ворвавшийся в дом господин Ду. В глазах его была смерть.

— Господин Чжоу вас ждет, — проговорил господин Ду. Я перевел взгляд на распахнутые ворота: там маячили малиновые мундиры гвардейцев, их кони фыркали и переступали ногами в переднем дворе. Это было похоже на жуткий сон, в котором якобы убитый больше года назад, ночью, в этом же саду карлик воскрес этим утром в виде господина Ду, с неопрятно свисающими усами и ввалившимися глазами, а солдаты как минимум учетверились числом.

Не было времени думать о том, что произошло. Но в целом было ясно, что воскресший карлик, скорее всего, передал мое письмо совсем не туда, куда я хотел. А как, почему — добровольно, по ошибке или принуждению, — разбираться было некогда. Ясно было лишь, что господин Ду уцелел, и, судя по его взгляду, с моим письмом был знаком слишком хорошо.

— Прямо сейчас, пожалуйста, — вежливо добавил господин Ду, как будто все и так не было предельно ясно.

Я понял, что никто не собирается ждать, пока я переоденусь, а затем и скроюсь через внутренние комнаты в задние сады, оттуда — к караванщикам, и прочь из несчастной империи. На ослабевших ногах, с екающим сердцем я направился за господином Ду к воротам, махнув рукой Букару и второму охраннику: коня.

А еще я дважды сжал в кулак левую руку, одновременно встряхивая ее. Зрачки Букара расширились: он увидел, он понял. Сигнал означал: это арест, догнать и отбить любой ценой, затем — немедленное бегство. Дальше оставалось рассчитывать только на то, что ребята догадаются: лучше отбить меня сразу, на шумной улице, чем вытаскивать потом из-за надежных каменных заборов, охраняемых солдатами господина Чжоу.

Я медленно поднялся в седло Мышки и, не глядя ни на кого, выехал за ворота.

— Сигнальные костры у Тунгуаня этой ночью не зажглись, — безжизненным голосом сказал мне господин Ду.

Имперской столице конец, тупо думал я, рассматривая обычную утреннюю разноцветную толпу в своем квартале — движущуюся на осликах, конях, гуляющую пешком по чистым дорожкам. Ах-х, ах-х, сотрясались гонги, но они были далеко, и горожане только иногда с недоумением обводили взглядом верхушки деревьев над стенами квартала.

Квартальные ворота; не смотреть назад — моя охрана сама знает, что делать. Проспект, как всегда полный всадников и повозок. Среди веселых разговоров и стука копыт группа гвардейцев в красных мундирах и господин Ду, тоже на армейской лошади, в своей обычной серой одежде и черной шапке, ехали за мной, охватывая полукольцом сзади, как загонщики зверя.

— Надо торопиться, — прозвучал сзади голос господина Ду.

На мой взгляд, мы и так ехали чрезвычайно быстро, и только толпы горожан на перекрестках замедляли наш путь. Моя слабость давно прошла, я уже твердо изготовился сделать резкий рывок вперед и влево, обогнуть очередную группу праздношатающихся, оставив ее между собой и своим конвоем, и перейти в галоп, показав гвардейцам, чего стоит моя скромная Мышка. А если моя охрана еще не следует за нами по пятам, что ж, будем рассчитывать только на себя. Далее же — можно и в одиночку на полном скаку проскочить городские ворота, ворваться на этот громадный хаотичный постоялый двор под открытым небом, среди тысяч коней и верблюдов проскакать мимо своего каравана, так, чтобы меня увидели «невидимки», сделать еще круг, чтобы они всё поняли окончательно. Дальше «невидимки», с моей домашней охраной или без, устраивают веселую игру «держи вора», создавая толпу, перегораживающую дорогу имперцам. А я к этому моменту уже лежу, скрюченный, во вьюке на боку верблюда — и остаюсь в этой незавидной позе до первой станции.

Я даже знал, где устрою свой показательный галоп, — за один квартал до последнего поворота к господину Чжоу.

И в этот момент я оказался лицом к лицу с надвигающимся прямо на меня конным строем, перегородившим всю улицу и буквально сминавшим все на своем пути.

То были не красномундирные столичные гвардейцы: передо мной раскачивались грязные, потные болотно-зеленые куртки фронтовой кавалерии. Лица всадников были будто вылеплены из придорожной грязи, скуластые, неподвижные, равнодушные.

Толпа не слишком замечала происходящее — что такого, встретились на улице два отряда императорской кавалерии, сейчас будут разбираться, кто кому должен уступить дорогу.

На приближавшихся лицах передних всадников начали появляться нехорошие улыбки. Но смотрели они не на меня, а мне через плечо — на моих загонщиков в дворцовых мундирах. Смешной согдиец с большим носом и торчащей бородкой на серой лошадке не интересовал ветеранов Ань Лушаня: подумаешь, еще один из сотен гражданских на улице. Мне только и потребовалось, что смешно взмахнуть руками, делая вид, что я уже вываливаюсь в страхе из седла в глубокую придорожную канаву.

Крайний всадник лениво ухмыльнулся. Его черногривая толстоногая лошаденка чуть не спихнула меня в эту канаву всерьез, и тут с нарастающим воем «у-ху» мятежники двинулись на моих конвоиров.

Я ударил Мышку пятками и рванулся по обочине вперед, не оглядываясь. И только пролетев целый квартал, понял, что по инерции подскакал к самому входу на подворье господина Чжоу.

А также — что у его ворот стоит неподвижная толпа и что оттуда, из-за замшелой серой стены, между утренними лучами и призрачно черневшими в них верхушек деревьев, стелется горький черный дым.

У ворот не было никакой охраны. Не слезая с Мышки, я въехал во двор, готовый в любое мгновение развернуться и понестись оттуда прочь.

Ворот как таковых, собственно, не было, они были разнесены в щепки. Горели галереи за внешней стеной, огонь скрючивал яблоневые листья. Свечкой пылал кипарис, за которым, помнил я, располагалось высокое сиденье хозяина этого дома.

Среди заволакивающих двор клубов дыма виднелись красные кучи тряпья, в которых только через мгновение-другое можно было опознать неподвижно лежащих гвардейцев. В углу пыталась подняться умирающая лошадь, шоколадная шкура ее мокро отсвечивала сполохами огня. Ни одного вертикально стоящего человека во дворе не было. Стояла страшная тишина, лишь трещал огонь. Мышка закрутила головой, просясь вон отсюда.