Дух любви - Дафна дю Морье

Они проехали по длинной улице Плина, и лошадь легко поднялась по крутому холму к увитому плющом строению, окруженному небольшим садом.

Кристофер ввел жену в большую спальню над крыльцом.

– Все это наше. Скажи, что тебе здесь нравится, и ты будешь не очень скучать по Лондону.

Берта улыбнулась мужу и покачала головой.

– Послушай, па, – высунувшись из окна, закричал Вилли, – здесь плющ толстый, как дерево. Такой толстый, что по нему можно лазать.

– Сейчас же отойди, – взволнованно позвала его мать, – ты себе шею сломаешь.

Вилли неохотно спрыгнул с окна и повернулся спиной к ветвям, по которым его дед Джозеф Кумбе забирался, чтобы обнять Джанет, много, много лет тому назад.

– А ну-ка, ребята, сбегайте и вымойте руки, – сказал отец. – Скоро ужин.

Берта положила пальто и шляпу на широкую двуспальную кровать, на которой лежали рядом Джанет и Томас шестьдесят… семьдесят лет назад.

– Славная комната, – сказала она мужу, – от нее так и веет счастьем.

– Я рад, что мы приехали домой, – прошептал он.

Затем они спустились к ужину, оставив комнату звездам и теням былого.

Когда они окончательно обжились и перестали быть чужаками для обитателей Плина, Кристофер занял на верфи должность руководителя работ. Его глубоко тронул теплый прием, оказанный им его близкими, и он решил, не жалея сил, помогать своим кузенам и дяде Герберту поддерживать «Верфь Кумбе» на самом высоком уровне, каковым она всегда славилась.

Однако он опасался, что годы ее процветания времен его деда Томаса и дяди Сэмюэля, увы, миновали. Теперь набирали силу паровые корабли, большие, неуклюжие суда из железа или стали, построенные для мощи, а не для красоты.

Казалось странным, как легко Кристофер вернулся к жизни, с которой расстался двенадцать лет назад, и еще более странным казалось ему самому, что теперь, когда молодость миновала, улеглось и его беспокойство, его вечная неудовлетворенность.

Теперь он понимал, что в том прошедшем далеко узостью взглядов отличался именно он, а не окружавшие его люди и что, забывая о себе и наблюдая жизнь людей, он открыл внутренний источник счастья, который был ему дотоле неведом.

Когда «Джанет Кумбе» вернулась в Плин, Кристофер тут же спустился с холма, чтобы поздороваться с Диком и попросить прощения за свое дезертирство двенадцатилетней давности.

Вновь оказавшись на борту старой шхуны, он испытал глубокое волнение. Да, на ней он пережил три месяца лишений и бед, но все же это было отважное прекрасное маленькое судно. Ему было почти сорок лет, оно выстояло в схватке со всеми морями и всеми штормами, ни одному сопернику не уступило в скорости, не посрамило своих строителей и не потеряло ни одного моряка из своей команды. «Джанет Кумбе» была гордостью и радостью сердца его отца и символом красоты его собственного детства.

Он объяснял Гарольду и Вилли изящество и красоту ее корпуса и, обходя вокруг нее в корабельной шлюпке, показал им горделивое носовое украшение под бушпритом, которое за все эти годы совсем не изменилось, разве что побелка лица и голубая краска на пере шляпы несколько выцвели.

– Это ваша прабабушка, ребята, – сказал Кристофер. – Она была замечательной женщиной, и в Плине ее очень любили.

– Па, а ты ее когда-нибудь видел? – спросил Гарольд.

– Нет, сынок, она умерла, когда я еще не родился.

– А как ты думаешь, ей страшно, когда на море волны? – испуганно спросил маленький Вилли.

– Мой отец говорил, что когда она была жива, то не знала, что значит слово «страх», – ответил Кристофер, заслоняя рукой глаза от солнца, чтобы лучше видеть.

– Я думаю, что дедушка гордился и кораблем, и ею, – после короткого молчания заметил Гарольд. – Она и сейчас как живая, правда, па?

– Да, малыш, я тоже так думаю.

Все трое пристально смотрели на Джанет, которая реяла высоко над их головами, с овеваемым ветром подбородком и глазами, устремленными к морю.

– Смотрите, она улыбается, – рассмеялся Вилли.

Немного спустя шлюпка направилась к Плину, оставив корабль прибою и чайкам.

Теперь Кристоферу казалось, что нигде нет таких рассветов, как в Плине. По утрам он вставал бодрый, посвежевший и спешил на свою работу под открытым небом, радуясь каждому часу нового дня.

Он быстро привязался к своим надежным, дружелюбным, чистосердечным кузенам. Том во всем походил на Сэмюэля, Джеймс на Герберта, и Кристофер любил и уважал их, как его отец любил и уважал своих братьев. Сама работа, раньше казавшаяся такой унылой и скучной, была разнообразной и увлекательной: постепенное превращение отдельных бревен и необструганных досок в величавое судно походило на чудо, рождающееся на глазах. Кристофер давно поборол свою нелюбовь к морю и теперь летом и даже в ясные зимние дни, когда лодку можно было вывести из гавани, вместе с сыновьями отправлялся на рыбалку или просто ходил под парусом. На воде он теперь чувствовал себя так же уверенно, как и на земле. Он был внимателен и осторожен, никогда не позволял себе рискованных выходок Джозефа, зорко следил за ветром и течением и редко ошибался в определении погоды. В глубине души он чувствовал, что всем этим обязан отцу по воле которого посвятил морю часть свой жизни, и, памятуя об этом, записался добровольцем в спасательную команду Плина. Имя и целеустремленность обеспечили Кристоферу положение в городе, и знаменательным стал для него тот день, когда его услуги были востребованы и с благодарностью приняты. Он понял, что вернул себе хотя бы часть того уважения, которое утратил, позорно бежав с «Джанет Кумбе», и что сам Джозеф теперь смотрел бы ему в глаза с любовью и прощением.

Море и земля были так дороги Кристоферу потому, что он поздно открыл их для себя, потому, что сполна познал истинную цену вещей мелких и ничтожных, поверхностных и пустых.

И одновременно с любовью к земле и морю в нем росла любовь и нежность к простым людям, не затронутым лихорадочным вихрем жизни, людям, которые живут для своих жен и детей, для своих тихих радостей и печалей, которые изо дня в день, из года в год продолжают труды своих праотцев и по воскресеньям бредут через поле по взбегающей на холм тропе, чтобы в Лэнокской церкви вознести молитвы Богу.

Кристофер жил среди них, разговаривал с ними, видел красоту стариков и нежность детей, прислушивался к их неторопливым суждениям, грустил, когда они уходи, радовался, когда они смеялись, понимал силу и доброту мужчин, природное чутье и красоту женщин. Он понял, что до сей поры жил не по правде, не по великой мудрости бытия, но отныне навсегда останется в самой гуще смиренных и униженных, понял, что и родился то он лишь для того, чтобы помогать тем, кто просит у него помощи, чтобы любить вместе с ними, страдать вместе с ними, пройти отведенный ему путь, не требуя награды, не взыскуя последней благодарности, но радуя свое сердце светом, озаряющим лица этих людей.