Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского - Алексей Щербаков

Кроме того, во Франции находились солдаты так называемого «Русского экспедиционного корпуса». Хотя на самом-то деле никакого корпуса, то есть единого военного подразделения под общим командованием, не существовало.

«Дело идет о тех четырех пехотных бригадах, которые разновременно были посланы во Францию и в Салоники под начальством генералов Лохвицкого, Марушевского, Дидерихса и Леонтьева. Две из них находились на французском фронте, а другие две – на Салоникском. Они входили в состав французских армий и корпусов и никаким общим русским руководством объединены не были.

Бригады эти численностью около семи тысяч человек каждая ничем, за исключением 1-й, не отличались от обыкновенных русских бригад, хотя носили название „особых“.

… Посылка наших войск во Францию оказалась, конечно, политической ошибкой, но совершена она была не французским и не русским командованием, а теми парижскими политиканами, которые, не продумывая достаточно вопросов, принимают упрощенные решения за гениальные.

Один из таких вопросов возник осенью 1915 года: военная промышленность из-за нехватки рабочей силы оказалась в столь тяжелом положении, что для работы на заводах пришлось возвращать солдат с фронта из поредевших уже рядов французской армии. Парижские мудрецы решили разрубить этот узел одним ударом топора, выписав людей из России, представлявшей, по их мнению, неиссякаемый источник пополнений».

(А. Игнатьев, во время Первой мировой войны – военный атташе во Франции)

Но идея о массовой переброске русских войск осталась нереализованной. На Западном фронте сражалось около семи тысяч бойцов.

Кстати, в этом корпусе воевал известный поэт Николай Гумилев. Он был одним из немногих офицеров, вернувшихся в Россию. С русскими войсками связан еще один эпизод. В капитана Маслова влюбилась знаменитая авантюристка Мата Хари, которую «желтая» пресса превратила в «великую шпионку»[60].

Солдаты этих частей в 1917 году начали бунтовать, требуя отправки домой – тем самым наглядно демонстрируя «заразу большевизма».

Новая волна эмигрантов началась уже с февраля 1917 года. За границу потянулись разнообразные царские сановники – из тех, кому не удалось устроиться при новой власти. Впоследствии эти господа сыграли не самую лучшую роль в истории русской эмиграции, поскольку ничего не понимали в том, что происходило потом в России – ни при Временном правительстве, ни во время Гражданской войны. Зато много шумели и всех учили жить.

Но по-настоящему эмиграция началась после прихода к власти большевиков. На юг России, где скапливались антибольшевистские силы, потянулись те, кто был недоволен новой властью. Одни готовились воевать, другие – спешили смыться за кордон. Другой путь – северный, через Мурманск и Архангельск. Там первоначально рулили Советы, состоявшие из меньшевиков и эсеров. То есть тоже противники большевиков. Была дорога через Финляндию. После заключения Брестского мира стало возможным уезжать и напрямую – в Польшу и Германию.

Отдельная статья – Дальний Восток, но о нем я расскажу особо. Все эти люди были чрезвычайно озлоблены на большевиков, но с «пассионарностью» у них было не очень. Те, у кого она имелась, – шли воевать в белые армии.

Начали появляться и политические деятели. Первым во Францию прискакал неудачливый вождь России – Александр Федорович Керенский. Вопреки распространенному мнению, он удрал, переодевшись не в женское платье, а в костюм матроса. Кстати, легенду про женское платье придумали не большевики, а эмигранты, многие из которых Керенского люто ненавидели.

Бывший министр-председатель развил активную деятельность. Как он сам писал: «я должен был отстаивать перед правительствами необходимость закрепить еще прочнее соглашение с „Левым центром“[61]и действовать с ним солидарно как с единственной силой, представляющей всю антибольшевистскую, негерманофильскую и нереакционную Россию».

Получилось это у Керенского не очень хорошо. Он добился встречи с президентом Франции Жоржем Клемансо. Этот человек носил прозвище «Тигр». Во многом он напоминал Сталина своими жесткими и решительными действиями в очень непростой для Франции ситуации[62]. Да и стиль общения Клемансо во многом был схож с «Вождем народов». «Тигр» выслушал многословные жалобы Керенского на подлых большевиков. Под конец Александр Федорович спросил:

– Так вы будете нам помогать? – Мы вам постоянно помогали, пока вы были в России! – отрезал Клемансо.

Это был приговор. Керенский навсегда оказался отодвинутым на политическую обочину. Хотя этого долго не мог понять и всё суетился.

Позже стали прибывать и другие люди. Одним из них был первый председатель Временного правительства князь Г. Е. Львов. Этот человек не принадлежал ни к одной партии, являясь «либералом вообще». Ни к какой реальной деятельности он не был способен в принципе, его позиция в 1917 году напоминала знаменитую фразу кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!» Львов искренне верил, что левые и правые смогут договориться. Большевистский переворот поставил жирный крест на его иллюзиях. Как и положено нормальному интеллигенту, он тут же метнулся в другую крайность – пускай придут иностранные дяденьки и наведут порядок.

«В начале октября 1918 г. Львов был уже в Японии и готовился к отъезду в США. В письме к Ч. Крэйну (близкий друг президента В. Вильсона, побывавший в России в составе миссии Э. Рута) из Токио он „требовал и взывал к интервенции“, просил убедить американские власти, что „водворение порядка, организация лучших сил в России возможна только в присутствии организованной армии“. После приезда в США в письме В. Вильсону Львов писал, что прибыл с целью „по возможности устранить естественные сомнения для интервенции союзников“. Интервенция чехов, убеждал он, была для России „актом божьего милосердия“, но на них рассчитывать далее трудно: силы белочехов тают, „они изнемогают“, без союзного вмешательства погибнут и они и вся антибольшевистская Россия, стоящая на страже „западной цивилизации“… Имеются собственноручные записи, сделанные Львовым после бесед с Ллойд-Джорджем, Клемансо и другими лидерами Антанты, после того как из Америки он прибыл в Европу. Из них видно, что бывший глава Временного правительства слезно молил этих „вершителей судеб“ послевоенной Европы поддержать Сибирское правительство, а затем Директорию[63]вооруженной интервенцией против собственной страны».

(Г. Иоффе, историк)