Нестор-летописец - Наталья Иртенина

Возвратясь в Киев, ополчение расползлось по городу. Оно разнесло весть о конце Всеславова княжения в стольном граде и разворошило Киев, будто муравейник. На Подол, где звонко громыхало вечевое било, потекли толпы люда. Бегство князя для всех означало одно — Киев остался беззащитен. Некому было уберечь его от расправы Изяслава Ярославича.

Но страшил не только княжий праведный гнев. Жили еще старики, помнившие, как дружинники толстого Болеслава грабили город и творили насилие, а ляшский князь первый показывал им пример. И нынче пощады от ляхов никто не ждал.

От тех времен осталось в Киеве название Лядских ворот. Возле них поселились те ляхи, которые решили поменять своего Болеслава на великого кагана Ярослава. Вреда от них не было никакого, но и помощи против соплеменников, конечно, тоже.

Вече тревожно гудело. На все лады честили Всеслава, словно вдруг прозрев:

— Не наш он князь! Не надо нам волков с поджатыми хвостами!

Тут же вспомнили, что ничего доброго для города он не сделал за время своего княжения, а бояр распустил похуже Изяслава, житья от них совсем не стало. Помянули худым словом дурня, которому первому пришла в голову мысль посадить на киевский стол полоцкого князя. Дошли и до того, надо ль было гнать Изяслава или уж как-нибудь потерпели бы, сладили бы.

— Дурное дело мы с князем сделали, — кричали одни, раскаявшиеся. — И прав он, что войной на нас идет, заслужили!

— Вот кто заслужил, тот сымай порты и иди с голой ж… к ляхам, — орали другие, несогласные. — Авось смилуются над убогим. У Изяслава башка дурная, коли ему не жаль отчий град на разграбление отдавать. А зачем нам князь с такой придурью? Правильно его погнали. И теперь не примем!

— Ага, не примут они его! Вот когда тебе самому ляхи ж… надерут, тогда и храбрись вовсю.

Заспорив, чуть не пошли с кулаками стенкой на стенку. Два молодца-кожемяка с железными ручищами уняли спорщиков, раздав всем поровну затрещин. После этого Всеслава оставили в покое. Стали думать, как усмирить Изяслава и избежать ляшского нашествия.

Думали до темноты. Судили, рядили, злобились, соглашались. В сумерках составили две одинаковых грамотки — одна для князя Святослава в Чернигов, другая для Всеволода в Переяславль. На каждую сыскали по два гонца и наказали им отправляться с рассветом.

Разошлись хоть и в тревогах, но довольные придумкой.

…К вечеру, истомив коней, гонцы стучались в запертые на ночь ворота Чернигова.

— Чего надо?! — громыхнули на них сверху. — Кто такие?

— Послы от стольного града Киева к князю Святославу Ярославичу. Дело важное, отворяй!

— От Ки-иева? — насмешливо переспросила стража. — От самого, значит, стольного граду? Ишь ты! То-то мы слыхали, будто ваш самосаженный князь за зайцами в поле бегает. Видать, оно и правда. А что ж вы за ним-то послов не послали? Далеко ускакал, видать, Всеслав, не догонишь!

Переждав обидный хохот черниговских кметей, гонцы снова постучались.

— Так откроете или подождете до завтра, когда ваш князь насыплет вам сарацинского перцу под хвост? — спросили терпеливо.

— А это с какого же перебору он нам сыпать станет? — поинтересовались сверху.

— С такого. Тут княжья честь и княжье дело, а вы тому препятствуете.

Стражники наверху умолкли, видимо совещались. Наконец тяжелая створка ворот медленно распахнулась, позади нее вверх поехала деревянная решетка с кольями понизу.

Гонцы вступили в окольный град Чернигова и какое-то время блуждали по улицам, пока не добрались до детинца. Тут ворота не запирались, но здешние гриди тоже не упустили случая позубоскалить на счет Всеслава. Дескать, оборотни, выходит, не только волками оборачиваются, а еще и зайцами.

Запасшись терпением, гонцы скоро спешились у высокого каменного княжого терема. Хоромы ярко светились — ближняя дружина Святослава пировала с князем. Слышно было, как весело заливались сопели, гудели брунчалки и выкликивали потешные прибаутки скоморохи.

Киевских послов, протомив на дворе, наконец ввели в терем и поставили пред ясные очи князя. Взмах рукой — игранье стихло, скоморохи занялись угощеньем, торопясь набить брюхо. По стенам палаты висели червленые узорчатые щиты и ловчие трофеи князя — турьи, оленьи рога, рысьи и медвежьи морды со стеклянными глазами.

— С чем пожаловали, послы Киева? — спросил Святослав, только что хохотавший, но уже успевший нахмуриться.

— Привезли тебе грамоту, князь, от киевских градских людей, — поклонившись, сказали гонцы. — Прочти, а мы подождем твой ответ. Только знай еще, что такую же грамоту получит завтра переяславский князь Всеволод.

Один из гонцов, именем Акимша, вытащил из-за пазухи скрученную берёсту и отдал князю.

Послание Киева было коротким, но Святослав изучал его долго, то хмурясь сильнее, то усмехаясь, и теребил на пальце перстень с самоцветным жуковиньем. Затем, тряхнув кудрями, передал грамоту сидевшему рядом старому боярину Яню Вышатичу.

— Читай, воевода, и дивись, сколь хитрозады киевские смутьяны. Сперва изгнали моего брата, а нынче, когда обманул их Всеслав-волк, придумали, как избежать им заслуженной кары.

Янь Вышатич, заглянув в грамотку, сказал озабоченно:

— А ведь тебе, князь, придется исполнить их просьбу.

— Но каковы наглецы! — рассмеялся Святослав, ударив себя по колену. — Обещают поджечь Киев и всем городом уйти в греческую землю, если я и Всеволод не приведем войско защищать их от ляхов, — объявил он для всех.

Дружинники подняли возмущенный гул, посреди которого раздалось:

— Да пущай жгут! Нешто, князь, жалеть станешь? Чернигов не меньшой брат Киеву, а ровня — может и стольным градом на Руси быть.

— Верно Колыван говорит! — загудели за столом. — Князь Ярослав с братом Мстиславом Храбрым землю русскую поровну по Днепру поделили. Отчего же князю черниговскому не прозываться великим? Захиреет Киев — Чернигов возвысится!

Святослав выслушал дружинников, стиснув зубы и побледнев.

— Молчите, мужи бояре! — Князь медленно поднялся и оглядел всех исподлобья. — Слова ваши как мед хмельной — сладки, да с ног валят. В Киеве мой отец и деды княжили, и никто из них не считал его ровней другим градам Руси. В Киеве слава и честь моих пращуров. Жалко мне отчего города. Не хочу, чтобы он погублен был — хоть своими людьми, хоть пришлыми ляхами.

Он повернулся к Яню Вышатичу.

— Завтра же собирай дружину, воевода. Пойдем к Киеву. Брат мой Всеволод, верно, так же поступит.

Старый боярин качнул поседелой головой.

— Прости, князь, не думаю я, что Всеволод станет наперед войско собирать. Не любит твой брат лишней крови.

Святослав опустился на скамью.

— Хитришь, воевода. Вижу, что свои помыслы хочешь мне как братние представить. Говори прямо. Разве не знаешь, что я доверяю тебе больше, чем братьям?