Палитра его пороков - Анна Веммер

На кухне ребенок сидит на стуле, терпеливо ждет еды, а он чешет затылок и пытается сообразить, чем ее кормить. Даже забавно: он так грезил о ребенке, а ведь понятия не имеет, как его воспитывать. Чем кормить? Куда водить? Во что одевать?

Так. Срочно сдать мелкую кому-нибудь и погрузиться в работу, в расследование. Найти тварь, которая рискнула навредить Жене, а дальше надеяться, что она придет в себя.

— Ладно, что ты хочешь съесть?

— Кашу!

— Че, правда?

— Нет. Но мама говорит, утром нужно есть кашу, чтобы не болел живот.

— Придется рискнуть, потому что я в душе не… кхм… то есть, не умею варить кашу. Хочешь подушечки с молоком?

Активно и даже радостно кивает, а Сергей выдыхает и быстро заливает молоком сладкие подушечки с какой-то там начинкой. На обратной стороне коробки большой рисунок с лабиринтом и — Боже, храни маркетологов! — девочка, занятая едой, внимательно его рассматривает, ведя крохотным пальчиком по глянцевой поверхности.

Ему кусок в горло не лезет, на месте не сидится. Надо ехать в офис, пытаться работать и искать, до победного рыть, пока имя виновника не будет известно. Когда Элина заканчивает с едой и допивает чай, он подхватывает ее на руки.

— А теперь снова спать, пока Марина спит. Мама велела, чтобы ты слушалась тетю Марину и меня. Вела себя хорошо. Установка понятна?

— А когда мама вернется?

— Доктор еще не сказал. Как только узнаю, я тебе скажу.

Кивает серьезно так, что-то переваривая в крошечной головке. Не выпуская кролика из рук послушно залезает под одеяло и почти мгновенно отрубается. В нерешительности Серебров замирает перед ночником. Включать? Или не включать? Хоть убей, не вспомнит, оставляла ли Кисточка свет. Кажется, нет. Ладно, черт с ней, испугается — разбудит Марину.

В такое время на дорогах почти никого. Дорога до офиса занимает всего ничего. Весть о том, что случилось, разнеслась по всему городу: у здания дежурят журналисты.

— Никаких комментариев, — бросает он наглому парню с фотиком и скрывается в офисе, куда нет хода посторонним.

Коридоры пусты, свет не горит, все тихо и спокойно. Обманчивое спокойствие, лживое. Через час с небольшим здание превратится в огромный муравейник.

В приемной кто-то есть, Серебров слышит шорох и звук уведомлений на смартфоне. Он с удивлением смотрит на Наталью, непривычно бледную.

— Что ты здесь делаешь?

Она вздрагивает и оборачивается. Мужчина напряженно всматривается, но не находит признаков испуга или лжи.

— Я просто подумала, вам сегодня пригодится секретарь. Вряд ли будет время на… всякую работу, а нового вы не нашли.

— Пожалуй. Если еще помнишь обязанности, то на сегодня отмени все встречи. Вызвони ко мне Свиридова, пусть зайдет прямо с утра, не раздеваясь.

— Кофе принести?

— Давай.

Пока он включает компьютер и просматривает почту, Наталья делает кофе. Поставив чашку, не уходит, мнется, будто хочет что-то спросить. Он даже знает, что именно.

— Как она?

— В коме. Стабильно тяжелая.

— А что говорят врачи?

— Сделают все, что могут.

— Что с ней случилось? Она оступилась? Или…

Он смотрит на нее внимательно, чувствуя: Наталье есть, что сказать. А ведь она тоже там была, могла кого-то увидеть, с кем-то столкнуться, уходя с вечеринки.

— Никто не знает. Она была в порядке, когда я уходил. Если ты что-то видела, говори сейчас.

— Я не видела. Я ушла почти сразу после разговора, но… я не знаю, как сказать и я боюсь оговорить человека.

— Наташ, если на мои мероприятия вхож человек, способный выбросить из окна молодую девчонку… да неважно, кого, я хочу об этом знать.

— Мне ваша жена угрожала.

Он давится кофе и чудом не роняет чашку.

— Что? Вероника?

— Она нас видела в пятницу вечером, когда мы ехали в отель. Потом раздобыла мой номер и угрожала, а в числе всего там была фраза "выйди с окна, сука".

— Почему ты, мать твою, промолчала?!

— Я не приняла всерьез. Женщины бывают неадекватными, лет пять назад мне в сети писала бывшая мужа, тоже ебанашка та еще. Я решила вас не впутывать. А вчера я Женю предупредила, мне показалось, ей стоит быть готовой. И вот…

— Ясно. Что ж, спасибо, я тебя услышал. До обеда если справишься, можешь идти домой. Всех оповести, что меня сегодня нет.

— Ч-что вы будете делать?

— Не волнуйся. Я всегда ищу доказательства прежде, чем что-то делать. Твое имя не всплывет нигде. Но если боишься, я дам тебе охрану.

— Нет, все в порядке.

Она невесело усмехается.

— Сначала я жалела, что у меня не получилось вас влюбить. А сейчас не уверена.

— Я бы на твоем месте закатил вечеринку по этому поводу.

Хорошая девка. По крайней мере честная, и отступать, в отличие от Вероники, умеет. Не хочется показывать внутренних демонов перед Натальей, но едва за ней закрывается дверь, Сергей откидывается в кресле, чтобы обдумать услышанное.

Итак, Вероника угрожала Наталье. А еще Вероника работала официанткой в сети ресторанов, где он и заказывал обслуживание банкета: разумеется, из лояльности к приятелю. Он, конечно, не дурак, бывшей смену не отдал, но проблем появиться на вечеринке у нее не было. Только один вопрос: Вероника немногим крупнее Кисточки, если это она, то как?!

Вот этим и займется.

* * *

Гулкое эхо его шагов проносится по пустому залу. Ресторан еще закрыт, но с кухни уже доносятся аппетитные запахи. Впрочем, сейчас ему не до еды. Он хорошо знает это состояние контролируемой ярости. Сергей ею управляет, она дает дополнительные силы, как физические, так и моральные. В какой-то мере ему даже нравится эта ярость. Глупо пытаться казаться лучше, чем он есть и утверждать, что она делает из него другого человека.

Нет. Он именно такой, Сергей Серебров. Каким его впервые увидела Кисточка и каким сейчас увидит Вероника.

Заходит на кухню.

— Эй, сюда нельзя…

— Заткнись, — бросает он повару. — Выйдите, покурите. Давайте-давайте, начальство в курсе. А не то сам выведу.

Словно в доказательство слов Рома и Артем на пару секунд показываются в кухне. Девчонки-официантки быстро проскальзывают мимо, повар, чуть помедлив, тоже решает не лезть на рожон.

А Вероника остается. Стоит у стены, смотрит на него, и непонятно, чего в глазах больше — страха или упрямой решимости.

— Что тебе нужно, Сережа?

Он морщится от звуков собственного имени.