Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

– На помощь, скорей!..

– Сейчас! – кивнул чекист. – Непременно! Только тихо, тихо!.. – В одно мгновение он оказался перед Альвиной, изо всех сил ударил ее по голове рукоятью нагана. Посмотрел на бездыханное тело девушки и пошел назад к забору.

А трое в доме уже вошли в спальню баронессы. Верзила с заплывшим глазом внимательно осмотрелся.

– А ну, позырь, Красавчик, кровать! Буржуи обычно там ценное прячут…

Конопатый Красавчик деловито помял подушки, одеяло, сбросил на пол матрас.

– Пусто, Корявый…

Он вразвалочку приблизился к баронессе:

– Ну-ка, мадамочка, встань! – Поняв, что не добьется послушания, начал быстренько ощупывать подол юбки баронессы, провел рукой по плоской ее груди. Рука что-то нащупала, замерла.

Баронесса с силой толкнула его:

– Прочь, негодяй!

От неожиданности Красавчик даже ойкнул, но тут же ловко выхватил из-за выреза платья небольшой сверток.

– Дай! – протянул руку Мишка Корявый. Посмотрел на завернутый в батистовый платок портрет барона Врангеля, швырнул его в угол комнаты и уже сам склонился над баронессой: – Слушай, старуха! Где золото? Где камешки? Говори, как на исповеди, не то душу выну!

Баронесса, на лице которой застыла каменная надменность, даже не посмотрела на него.

– Так, значит? – Потянулся пальцами к горлу и увидел, что баронесса падает: она была в обмороке. Мишка выругался: – Ах ты, стерва, еще притворяться мне!..

– Кончай с ней, не церемонься! – подсказал стоящий у двери Гордеев. – Кончай! Потом спокойно поищете.

Он не договорил: на улице грохнул выстрел, за ним – другой. Вбежал, вращая белыми глазами, Гаврюша:

– Засыпались, мать его!..

По лестнице уже бежали. Гордеев затравленно оглянулся, прыгнул на подоконник и с силой ударил сапогом по оконному переплету. Хрястнуло дерево, зазвенели стекла.

В спальню, навстречу Гаврюшиному нагану, ворвался Сазонов. Судорожным движением бросил тело в сторону и только по горячей струйке воздуха у правого виска понял, как близко пролетела смерть. Выстрелить во второй раз он Гаврюше не позволил.

За спиной Сазонова вскрикнул, падая от пули то ли Мишки Корявого, то ли Гордеева, кто-то из чекистов. Но двое других уже вломились в дверь – Мишка Корявый сунулся простреленной головой в колени бесчувственной баронессы.

Гордеев уцелел. Прежде чем прыгнуть в окно, прицелился в баронессу. Два выстрела раздались почти одновременно – Гордеева и Сазонова. И все-таки выстрел Сазонова был на миг раньше: предназначенная баронессе пуля впилась в пол. А сам Гордеев еще какое-то время стоял на подоконнике, будто размышляя, куда ему упасть, и потом, цепляясь за занавеси, обрывая их, тяжело рухнул на пол спальни.

– Сдаюсь! – поднимая руки, во весь голос закричал конопатый Красавчик.

Сазонов с разбегу ткнул его дымящимся стволом пистолета в лоб, быстро, не давая цепенеющему от страха налетчику опомниться, спросил:

– Кто навел на дачу? Отвечай, если жить хочешь!

– Он, он, гад! – давясь слюной, всхлипнул Красавчик, показывая на распластанного Гаврюшу. – А тот, с мордой перебинтованной, у него за командира был. На всех, гад, покрикивал!..

«Перебинтованный – Гордеев, – подумал Сазонов, не сомневаясь почему-то в правильности своей догадки. – А кто же этот, в кожанке?..»

Словно услышав его молчаливый вопрос, один из чекистов рывком за плечо перевернул Гаврюшу на спину и, не веря глазам своим, воскликнул:

– Алексагин?! Как он попал сюда? Ведь это же наш… – И осекся, осознавая, что человек этот всегда был чужим и до последнего вздоха чужим оставался…

Сазонов, отбросив в сторону труп Мишки Корявого, захлопотал над баронессой, приводя ее в чувство. И вот она глубоко вздохнула, приподняв голову, посмотрела на Сазонова:

– О господи! Теперь другие… Когда все это кончится?

– Да вы не волнуйтесь, – сказал ей Сазонов. – Для вас все худшее уже кончилось.

– Альвина!.. – слабым голосом позвала баронесса. – Где Альвина?

Сазонов не ответил – что он мог ей сказать?..

С вечера упали на Севастополь проливные весенние дожди. Под шум дождя Наташа и уснула. Ночью ей чудилось, что крупные, огромные капли, все увеличиваясь в размерах, стучат в близкое от кровати окно и сейчас, разбив стекла, ворвутся в комнату, затопят ее…

Испуганно вздрогнув, Наташа проснулась. В окно кто-то стучал. Она отвела занавеску и в испуге отпрянула: к стеклу прижималось чужое бородатое лицо.

Постояв в нерешительности, Наташа открыла форточку.

– Что вам нужно? Кто вы? – стараясь перебороть в себе страх, спросила она сердитым голосом.

– Скажите, я не ошибся? Мне гражданка Старцева нужна, – запрокинув голову, простуженно сказал бородач.

– Это я. Что-нибудь случилось?

– У меня записка для вас. От дяди вашего…

Протянув руку к форточке, Наташа хотела захлопнуть ее и запереть на крючок: никакого дяди у нее не было, а вот грабежи и убийства в городе были не редкостью – она боялась этого незнакомого человека! Однако, прежде чем Наташа успела захлопнуть форточку, в комнату влетела скомканная бумажка. И тут же бородач шагнул от окна в ночь.

– От какого дяди? – крикнула вслед ему Наташа.

– От Семен Алексеича! – донеслось с улицы.

Наташа не сразу поняла, о ком идет речь: что за дядя Семен Алексеевич? И ахнула: господи, это же Красильников!

– Постойте! – прижимая лицо к тесному проему форточки, закричала Наташа, позабыв, что стоит глухая ночь, что в городе комендантский час и своим шумом она может накликать беду. – Постойте! Скажите хотя бы: где он? что с ним?

Но будто и не было никого. Лишь громко барабанил по черепичным крышам дождь, уныло пел в водостоках…

Наташа торопливо зажгла лампу. На помятом клочке бумаги было всего несколько слов: «Наташа, я в плену у белых. В Джанкойском лагере. Меня ограбили, оказался без документов. Обвинили…» Дальше на сгибе целая строчка стерлась, и разобрать Наташа сумела лишь последние слова записки: «…если, конечно, сможешь. Твой дядя по маме Семен К.»

Да, это его рука, Красильникова. Она знала его почерк. Но… Еще и еще раз она перечитывала записку и никак не могла осознать прочитанного: плен, лагерь в Джанкое, ограбление… Как же все это могло произойти? А она надеялась, что Семен Алексеевич давно в Харькове, что вот-вот уже сам он или другие товарищи придут в Севастополь оттуда, чтобы помочь.

Это был новый, неожиданный и сокрушающий удар. Не позволяя себе расслабляться, заплакать, она опять склонилась над запиской. Ее внимание сосредоточилось на двух словах: «Если сможешь…» Красильников просит помощи… В доме было тихо. Она села на постель, держа перед собой записку… «Если сможешь»… «Если сможешь»… А что она может?