В те холодные дни - Владимир Сергеевич Беляев

за дело. Ее включили в бригаду проектировщиков, работавших над проектом нового химического завода. К тому времени Пашка уже подрос, пошел в школу, и Татьяне Анатольевне стало легче справляться с делами. По вечерам она с увлечением рассказывала мужу о своем проекте, он вникал в детали, высказывал свои соображения, и ей было интересно слушать его и говорить с ним.

Потом наступило время, когда нужно было ехать в долгосрочную командировку на строительство завода, дорабатывать проект с учетом местных условий. И тут-то опять жизнь свернула Татьяну Анатольевну на новую дорожку. Бригада проектировщиков уехала, а Татьяна осталась в Москве, так как не с кем было оставить сына, да и с мужем не хотелось расставаться на такой срок. Пришлось ей заняться другой работой. Бригада тем временем отлично завершила проект, по которому построили знаменитый химический завод. Об этом проекте много писали в прессе, говорили на ответственных совещаниях и конференциях, называли фамилии его творцов, а о Татьяне Анатольевне даже не упоминали, так как она к моменту завершения проекта отошла в сторону.

Постепенно она втянулась в новое интересное дело, приняла участие в проектировании завода по заданию СЭВа. Но и тут не суждено было ей дойти до завершающего этапа. В тот момент, когда работы приближались к концу, стало известно, что Пронина посылают за границу по линии Внешторга на длительный срок. Надо было ехать с семьей, Татьяне Анатольевне пришлось взять расчет и оставить работу над интересным и перспективным проектом.

Надо было срочно уезжать, и Пронин отправился за границу один, оставив жену и сына в Москве. Татьяна Анатольевна не терпела длительных разлук, вскоре определила сына в интернат, а сама отправилась к мужу. За границей она прожила более трех лет и, конечно, не могла работать по своей специальности. Часто приезжала в Москву то с мужем в отпуск, то одна, чтобы проведать сына, проследить за его учением. На время каникул они с мужем брали Пашку с собой за границу. Пашка жил с родителями каждое лето, иногда приезжал к ним и зимой.

Подчинив свою жизнь «мужниному расписанию» и оказавшись за границей, Татьяна Анатольевна оказалась «не у дел». Чтобы заполнить свободное время, она принялась изучать иностранный язык, преуспела в этом занятии, вскоре стала читать книги, смотреть фильмы без перевода, посещать театры, где играли современные пьесы. Тем временем Пашка совсем вырос и решил идти учиться в военно-морское училище. Парень был с характером, как сказал, так и сделал, уехал в Ленинград.

Еще год супруги Пронины прожили за границей, и Татьяна Анатольевна очень скучала без сына. Ей все казалось, что вот вернутся они в Москву и снова вся семья будет вместе. Но жизнь опять распорядилась по-своему.

Возвратившись в Москву, Татьяна Анатольевна не обрела равновесия и покоя. Прошли первые дни встреч с родными и друзьями, отшумели праздничные обеды и ужины, и в доме наступила тишина, стало пусто. Пронин все дни допоздна был занят на работе.

Однажды она поехала в Ленинград, пожила там две недели у приятельницы, каждый день навещала сына. Пашка вымахал с версту, стал совсем взрослый, и посещения матери, ее забота о нем смущали парня. Мать почувствовала это, деликатно прекратила свидания, уехала в Москву.

Вернулась на свою прежнюю работу и едва успела заняться делами, как мужа неожиданно послали на трубопрокатный завод каким-то важным уполномоченным.

Надолго ли? И что это значите Как строить свою жизнь дальше?

И хоть она ничего определенного о будущем мужа не знала, ее охватило тревожное предчувствие перемен. Она их не боялась, но уже не хотела. Неожиданные повороты стали утомлять Татьяну Анатольевну, и она желала, чтобы поскорее рассеялась эта неопределенность, возникшая с отъездом мужа на завод. С нетерпением ждала встречи с ним. Может, все разъяснится сегодня?

Но и в этот день ничего не разъяснилось.

8

Косачев как в воду смотрел, высказав предположение, что зажимное устройство действует неравномерно, что на середине трубы полуцилиндры сходятся слабее, чем по краям. На вечерней смене произошел пренеприятнейший случай: при испытании на гидравлическом прессе одна труба дала трещину как раз в том серединном месте, о котором говорил Косачев.

Когда в цехе появился сам Косачев, на месте происшествия уже столпились рабочие и мастера, стоял шум и гам. Взобравшись на неудавшуюся трубу, выше всех стоял Николай и, размахивая руками, кричал:

— Вы что же делаете, кустари? Нахрапом хотите взять? Где нужен точный расчет, прикидываете на глазок, как в деревенской кузнице!

— Полегче на поворотах, щенок! — крикнул на Николая отец, — Не глупее тебя, понимаем.

— Да разве можно в таких делах надеяться на авось? Сто лет вас учили, а вы все свое. И надо же в такое время, как будто нарочно.

— Иди ты! — крикнул старый формовщик. — По шее захотел за такие слова?

— Ты нашу честь не марай! — рассердился Никифор Данилович. — Сначала разберись, а потом кричи, кто виноват.

— Стыдно мне за вас: «не марай нашу честь»! Я тоже Шкуратов.

— Ну хватит! — крикнул на брата Андрей. — Панику поднять всякий может. Слезай, не шуми!

— А ты бы лучше молчал! — огрызнулся Николай. — Тоже ученый, инженер, начальник цеха! Сидишь в своей конторе, в окошко смотришь да покуриваешь. На твоем месте в такой час нужно около каждой трубы, как возле новорожденного ребеночка, стоять. На цыпочках ходить да глаз не сводить, а ты на дальней дистанции управляешь.

В жарком споре люди не заметили, как подошел Косачев.

— В чем дело? Что за крик? — оборвал он спорщиков.

Николай повернулся к Косачеву, сердито сказал:

— Да вот, умники, Сергей Тарасович. Довели до позора. Труба под давлением лопнула. Опять про нас, про сварщиков, скажут, что мы виноваты? А нашей вины тут нет!

— Сколько атмосфер выдержала? — спросил Косачев.

— Семьдесят две.

— Отойдите в сторону, дайте взглянуть.

Все расступились, и Косачев стал осматривать трубу, медленно двигаясь от одного конца к другому.

Навстречу Косачеву шагнул из толпы бледный, покрывшийся потом Поспелов:

— Это я виноват, Сергей Тарасович. Моя вина. Николай отказывался варить этот шов, а я приказал. Шов был неплотно подогнан на середине.

— Что же, по-твоему, Вячеслав Иванович, наша промашка? — крикнул Никифор Шкуратов. — Это ты брось.

Поспелов повернулся, стал против Никифора Шкуратов а:

— Да, ваша промашка, Никифор Данилович. Не ваша личная, а вашей бригады формовщиков. Вы проглядели брак листопрокатчиков. Чуть скошенный срез листа. Достаточно отклонения на два-три миллиметра — срыв.

Никифор Данилович повернулся к бригаде:

— Что же это, ребята? Правду он говорит?

— Правду, — твердо сказал Николай. — Я же видел слабость прижима, не хотел