Калки - Гор Видал

Выруливая на взлетную полосу, я всегда испытывала зловещее ощущение. Справа и слева стояли самолеты, находившиеся на разных стадиях погрузки и разгрузки. Некоторые разбились во время посадки или взлета; их пилоты умерли, не успев закончить операцию.

Лакшми на прощание поцеловала каждого из нас. Калки пожал руки.

— Связывайтесь с нами каждый день, — сказал он. — Используйте этот ящик. — Мы с Лакшми собрали специальный прибор связи, представлявший собой гибрид телефона (международный телефонный кабель еще действовал) с радио.

— Завтра мы переедем в «Сент-Реджис», — решительно сказала Лакшми. Ей никогда не нравились «Шерри-Нидерланды». Хотя Калки был против переезда, Лакшми все же настояла на своем.

— Ей хочется быть ближе к салону Элизабет Арден, — усмехнулся Калки. — Не говоря о «Саксе».

— Зато ты окажешься на расстоянии выстрела от «Аберкромби и Фитча».

После Конца Калки собрал огромную коллекцию стрелкового оружия. Лакшми была недовольна. Оружие заставляло ее нервничать. Она не понимала, почему ему так нравится стрелять в цель в Центральном парке. К счастью, они поладили на том, что Калки не будет стрелять ни во что живое. Птицы, белки и кролики разгуливали на свободе. Потому что Лакшми сказала: «Теперь это их мир».

— Кстати, — сказал Калки, — телефонный номер останется тем же, куда бы мы ни переехали. — Всем это показалось забавным. Во всяком случае, все рассмеялись.

Мы поднялись на борт. Я включила двигатель. Калки и Лакшми помахали нам руками. Я знала, что им хотелось лететь с нами. Но это было невозможно. В случае авиакатастрофы человечество закончило бы свое существование. На борту «DC-10» и без того находились три пятых населения земного шара.

Я нервничала, летя через Атлантику с неопытным экипажем. Но счастье было на нашей стороне. По всему маршруту стояла хорошая погода. Когда мы приземлялись в Париже, видимость была отличной.

У меня была замедленная реакция… в смысле, эмоциональная. Со времени Конца я только казалась живой. Пыталась все время быть занятой. Почти ни о чем не думала. И ничего не чувствовала. Абсолютно ничего. Не позволяла себе чувствовать. Не делала ни шагу по тропе воспоминаний. Потому что в конце этой тропы меня ждали белые кости. Когда мы жили в «Шерри-Нидерландах», я подумывала о самоубийстве. Но был ли в этом смысл? Все живое стремится жить. И я выжила. Меня не мучила совесть из-за той роли, которую я сыграла в Конце. Я не была виновата в массовых убийствах, поскольку не знала, что делаю. А что касается Калки и остальных… Как можно судить судью, если тот одновременно еще и палач?

В Париже я начала реагировать… эмоционально. Думать. Чувствовать. Даже вспоминать. Почти мгновенно. Начала выходить из ступора.

Но сначала я опишу шаг за шагом все, что мы делали. Так, как бы это сделал Марсель Пруст (неужели после меня кто-нибудь будет читать по-французски?).

У взлетно-посадочной полосы стоял новенький «Пежо». Слава богу, пустой. И запертый. Я открыла дверь. Все мы стали мастерами по части взламывания замков. Подняла капот. Соединила провода. Завела двигатель. Дала Джайлсу сесть за руль.

— Я уже бывал здесь, — сказал он. — Чудесный город! Знаю здесь каждый дюйм.

Через два часа мы были в Версале. Джайлс извинился, и я села за руль. Подъехала к ближайшему книжному магазину; взломала замок (в Париже Конец пришелся на шесть часов вечера); нашла мишленовский путеводитель и карту Парижа. Почему-то в Версале и Париже пожаров было меньше, чем в Нью-Йорке.

Я была рада, что нашла себе дело. Лишь бы занять руки. Не думать. Но это настроение продолжалось недолго. Если быть точной, оно кончилось тогда, когда я пересекла Новый мост и увидела впереди зеленые сады Тюильри, покрытые пышной летней листвой. Меня затрясло. К счастью, Лоуэлл и Джеральдина смотрели на Лувр, который Джайлс узнал с первого взгляда.

Я остановила «Пежо» перед позолоченной статуей Жанны д’Арк на углу рю Риволи. Когда мы вылезли из машины, меня поразил запах. Без окиси углерода, изрыгаемой миллионами автомобилей, парижский воздух был воздухом огромного сада. Мы пришли в восторг. Сделали несколько глубоких вдохов. Затем Джайлс начал чихать.

— Сенная лихорадка, — сказал он. Бедняга продолжал чихать, пока мы снова не поднялись в воздух. Но ни Джайлс, ни его чихание не смогли испортить красоты города, о котором я мечтала с детства.

Мы с Джеральдиной обошли сады Тюильри, держась за руки. Хотя клумбы были изрядно запущены, розы цвели так, словно за ними продолжали ухаживать лучшие садовники мира, готовые подстригать ветки и полоть сорняки. Джайлс оставил нас одних. Он хотел зайти в магазин «Данхилл» и запастись кубинскими сигарами.

Без него мы были совершенно счастливы. Рвали розы. А потом сели на скамью и стали любоваться Елисейскими полями и Триумфальной аркой. Воздух был… лучащимся. Аллеи — гулкими. Не надо понимать эти прилагательные буквально. Я использовала их, чтобы дать представление о необычайной красоте этого города, которую не портили обломки. Мы видели, но не воспринимали ржавые автомобили, рваную одежду и белые кости.

— Он прекрасен именно так, как мне казалось, — сказала Джеральдина.

— Да, — кивнула я. И рассказала ей все. Как я откладывала путешествие в Париж до тех пор, пока не влюблюсь. К несчастью, мои влюбленности и Париж никогда не совпадали. А сейчас было слишком поздно и для Парижа, и для любви. Я ударилась в постыдные слезы. От жалости к себе.

Джеральдина нежно успокаивала меня. Кажется, она тоже плакала. Помню, что мы долго держали друг друга в объятиях и разомкнули их только тогда, когда услышали чихание, донесшееся из-под близкой аркады рю Риволи.

— Предлагаю установиться в «Рице». — В воздухе, пропитанном запахом роз, плыли круги дыма от сигары Джайлса. — Это сразу за углом. Все порядочные люди останавливаются там. — Это казалось ему очень остроумным, но я так не считала. — Кроме того, рядом будут все магазины, музеи… — Не переставая болтать, Джайлс привел нас на Вандомскую площадь.

Не переставая болтать, Джайлс провел нас мимо останков швейцара в вестибюль отеля «Риц». Я думала о Прусте. И Альбертине.

Не переставая болтать, Джайлс привел нас в бар.

— Девочки, это самый роскошный бар в Европе! — Он показал нам, за каким столиком впервые увидел здесь Хемингуэя, Марлен Дитрих и членов английской королевской семьи.

Я изо всех сил пыталась забыть свое прошлое, и иногда мне это удавалось. Джайлс смешал нам «Мартини»; тем временем Джеральдина нашла в чулане залежавшиеся картофельные чипсы и немного миндаля. Я освободила угловой столик. Бар был переполнен. Было шесть часов вечера, и весь Париж пил аперитив. Тут я вспомнила, что с пяти до семи — время, когда парижане занимаются любовью, а американцы пьют. Я проверила паспорта, удостоверения личности и убедилась, что была права. Почти все последние посетители бара гостиницы «Риц» были иностранцами.

Мысль о французах, занимавшихся любовью во время Конца, вновь выбила меня из колеи. Я нашла спасение в джине безо льда. В этом городе, являвшемся родиной света, не было электричества. Но все равно я была благодарна коктейлю. И даже Джайлсу. У него не было воображения. У Джеральдины было. Она знала, что именно я чувствую. И смотрела на меня с тревогой.