Убить Горби - Юрий Костин

Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б. Н. Ельциным. Понимаю реальности, в частности, мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.

С глубоким уважением и надеждами В. Крючков».

Письмо было написано складно, но… не было под ним подлинной подписи Владимира Александровича. Немезов не знал, как быть в такой ситуации, но желание помочь шефу, который сам никогда не бросал в беде своих подчиненных, заставило его предпринять отчаянный шаг. Он вызвал дежурного и попросил связаться с помощником Горбачева Черняевым, отдав ему также записку Степанова для последующей передачи следователю, ведущему дело о самоубийстве.

* * *

Прошло полчаса, а Черняев на связь не вышел.

Вдруг Немезов побледнел, стукнул себя ладонью по лбу, вскочил с кресла и нажал кнопку вызова:

– Дежурный.

– Письмо! – крикнул помощник. – Конверт, который я передавал тебе, где он?

– Приказ выполнен, конверт отправлен туда, куда вы просили.

Немезов силился вспомнить фамилию офицера, но так и не мог. «Неужели это один из сотрудников Степанова, которым он поручил выполнить его задание?!», – думал помощник, проклиная себя за ошибку.

Он стал звонить в следственное управление, в Министерство внутренних дел, знакомым, но чем больше времени проводил за этим занятием, тем отчетливее понимал, что случилась катастрофа. Никто не желал помогать помощнику председателя КГБ. Более того, с ним не хотели даже разговаривать!

Когда отчаяние и одиночество достигли предела, зазвонил телефон. На линии был помощник Горбачева. Они договорились пообщаться в Кремле.

Немезов шел по улицам Москвы и не узнавал любимый с детства город. Повсюду он видел толпы праздно шатающихся граждан. Несмотря на разгар рабочего дня, множество людей шли по улицам, собираясь на площадях, обмениваясь мнениями, митингуя. То здесь, то там взвивались вверх трехцветные флаги Царской России…

Дойдя до Красной площади, Немезов остановился, пропуская колонну экзальтированных сограждан, что-то дружно декларирующих. Он прислушался и остолбенел: чеканя шаг по брусчатке, по которой в сорок первом бойцы Красной Армии уходили на фронт умирать за свободу и независимость Советского Союза, в виду мавзолея, на площади, где он сам неоднократно мерил шаг в колоннах демонстрантов по случаю Первомая, эти люди скандировали невиданную, невозможную в этой географической точке фразу: «Долой КПСС!».

Он прислонился к стене здания ГУМа и, не шелохнувшись, стоял, пока колонна не скрылась из виду.

– Вам плохо, дяденька? – услышал он участливый голос.

Обернувшись, увидел девочку-школьницу с добродушным лицом и наивным взором.

– Мне – нормально.

– Слава Богу, – облегченно вздохнула девушка. – А я думала, вы вот-вот сознание потеряете. Хотела помочь, потому что все люди – братья. Вы берегите себя. Сейчас болеть нельзя – жизнь только начинается. Хунту скинули, они теперь все по очереди застрелятся, наверное.

– Какую хунту?

– Фашистскую! Гэкачепистов!

* * *

Пробежавшись по тексту доставленного помощником Крючкова покаянного письма арестованного председателя КГБ, Черняев спросил:

– Действительно записали с его слов?

– Можете мне доверять, – не моргнув глазом, ответил Немезов.

– А зачем он так, от страха что ли? – Черняев усмехнулся.

– Он мне не докладывал.

– Хорошо, постараюсь передать Михаилу Сергеевичу. Только вам лучше было бы это письмо переслать в секретариат Ельцина. Боюсь, теперь там решается судьба членов ГКЧП.

Спустя некоторое время письмо Крючкова оказалось у журналистов. Оно стало косвенным доказательством полной непричастности президента Горбачева к путчу 19 августа 1991 года.

Единственным доказательством.

Как обычно спьяну, он принялся разговаривать сам с собой. Опять изрядно перебрал, и ему, таки оставшемуся совестливым человеком, с оглядкой идущим по жизни (лишь бы никому не помешать), стало сейчас до неприличия безразлично, как оценят его поведение окружающие. Тем более, это ведь в основном туристы – нынче здесь, завтра там. Он их больше никогда и нигде не встретит, вот и отпустил вожжи, перестал сдерживать эмоции, отметив попутно, что за это ему ничего не будет.

«Вот снобы, ишь, только косятся, многозначительно молчат в мою сторону, – подумал он. – Подошли бы и дали в морду… Так нет, будут просто сидеть и фыркать».

Он стукнул кулаком по стойке бара. В зале стало неестественно тихо.

– Че, кончился праздник? – нарочито громко и по-русски обратился он к группе португальцев, заказавших непомерное количество устриц.

Те лишь покачали головой и принялись за еду.

Ему стало немного жаль их. Португальцы в целом хорошие ребята. Они ведь не виноваты, что ему сейчас необходимо выпустить пар, расслабиться, обратить на себя внимание. И возможностей для этого здесь предостаточно.

Что ни говори, а хорошо в Канаде – бармены не делают замечаний, не вызывают местных ментов, не выкидывают на улицу. Коль скоро ты платишь, не задираешься и не шибко донимаешь посетителей, пей, сколько влезет – копы не повяжут.

Да и «менты» тут нереально добрые. Будто пороху не нюхали никогда. Видимо, их ни в пионерлагерях, ни в армии, ни в училищах никто не обижал. Вот и они не мстили за это окружающим их гражданским лицам.

Он пил беспробудно уже десять дней. И все удивлялся, ставя над собой этот безжалостный псевдонаучный эксперимент, когда всякий раз после попойки вновь просыпался живой и даже относительно здоровый. Шел к своей лодке, что-то там все время чинил и латал, иногда выходил в море катать туристов или рыбачить, но в бар возвращался ежедневно. Уже целая рота барменов, барменш и официантов с официантками сменилась, а он так и оставался главным завсегдатаем, достопримечательностью, талисманом ресторана с уютной стойкой по центру зала.

Знали его не только в округе. Во всем городе нашлось бы не меньше трех тысяч человек, которые припомнили бы странного господина с неплохими манерами, хорошо одетого, выдумщика разных историй. В городе рассказывали, будто он чем-то насолил русским властям, за что и был изгнан из страны. Эта негромкая слава мученика нового режима здесь служила ему дополнительной защитой.

Его же все устраивало. Не то что очень нравилось жить за границей. Он просто привык к Ванкуверу. Город тихий, чистый, живущий своими традициями и привычками. Ничего его здесь не раздражало и не беспокоило. До тех пор, пока не наступал вечер, и он не оказывался за стойкой и не выпивал свои дежурные триста грамм ирландского виски.