Мойры сплели свои нити - Татьяна Юрьевна Степанова

Гектор повернулся к ней и обнял рукой за плечи, властно притягивая к себе.

– Тебе тоже отдых необходим, – улыбнулась ему Катя.

– Я привык, бывало и хуже. На транквилизаторах неделями сидел. Ночью самая работа, профессиональная бессонница. Поспи, до Москвы еще далеко. А на обратном пути ты сядешь за руль, а я часок подремлю. Договорились?

– Ага. После Зарецкого заедем ко мне домой? – попросила Катя. – Как раз время уколов настанет, сделаем инъекции у меня, и я кое-что заберу из вещей, переоденусь.

Гектор кивнул и коснулся губами ее виска. И она уснула, удобно откинувшись в кресле.

Пробудилась она от сигнала мобильного Гектора, когда они уже достигли улицы Пятницкой в Замоскворечье и сворачивали в тихий переулок у метро «Третьяковская» – к джаз-клубу.

Гектор прочел мейл и мрачно хмыкнул.

– Снова полный облом. Сбросили наконец сведения по Надежде Ладовской. Действительно, трудилась она в администрации Чурилова сто лет назад. Сейчас жива-здорова, эмигрировала в Германию. И у нее нет никакого сына Алексея. Только дочь. Единственный ее ребенок.

Катя смотрела в окно машины на здание клуба, у которого они затормозили, – купеческий особнячок, нарядный, как пряник… ядовито-розового цвета… «Мы никогда не найдем этого человека… Бывшего жениха Медузы горгоны, спасителя ее брата… Убийцу?» – пронеслось у Кати в голове.

В клубе, несмотря на заявленную репетицию джаза, царили тишина, полумрак и полное запустение – верхний свет выключен, никаких охранников на входе, бар закрыт.

– Мы всего час репетировали, – сообщил им Зарецкий, которого они нашли в пустом зале в компании миловидной девушки в мешковатом черном платье и сандалиях на толстой платформе. – Это Ника, наша новая пианистка, мы с ней в Гнесинке учились, я ее к нам в оркестр переманил. А мы завтра опять на похоронах играем. Ну, все же доход нам, музыкантам, – его лицо с мелкими чертами осветила печальная улыбка.

– Женя, беседуйте, а я тебя на улице в машине подожду, – произнесла Ника столь вежливым тоном, что Кате и Гектору стало ясно: между молодыми людьми нечто большее, чем учеба в Гнесинке.

– Я ей рассказал про Кашин, а то она с ума сходила, куда я пропал на три дня, не звонил ей, на сообщения не отвечал. У меня смартфон разрядился, а зарядка в машине осталась, – сообщил Зарецкий. – Она считает чудом то, что я не погиб от удара молнии. А я ей – чудеса со мной что-то слишком часто происходят. Она заботливая и добрая. Ей не внушает отвращения моя культя.

– Женя, присядем. – Гектор смотрел на тромбониста. Катя знала, о чем он думает.

– Что-то случилось? – тревожно спросил Зарецкий.

Они сели за столик в зале.

– Да. Нечто очень серьезное. – Гектор кивнул. – Я тебе в больнице сказал, что в ту ночь убили «дядю Ваню», как ты его назвал, – пожарного. Но нас Веригин внаглую прервал. Что он от тебя хотел?

– Потребовал рассказать все, что я вам говорил. И я подчинился. А как иначе? Они, полиция, мне машину отремонтировали.

– Ты куда поехал после выписки? Сразу домой в Люберцы? Или куда-то заглянул по пути? – первым делом спросил Гектор.

– Я в сервис рванул в первый попавшийся рядом с Кашином. Мало ли что полиция сказала – я сам должен был убедиться, что с моей машиной все в порядке. Ну, они по «Рено» не спецы, но осмотрели. Вроде все нормально. Я после поехал домой. Спать. А что произошло?

– В Чурилове убили Гарифу, – сообщил Гектор.

– Ту одноглазую девчонку?

– Она уже взрослая женщина. Ты ее все девушкой девятнадцатилетней помнишь.

– Но за что?!

– Местная полиция обвиняет в убийстве ее сумасшедшего брата. Того самого, спасенного из выгребной ямы. Но мы подозреваем, что смерть Гарифы может иметь отношение к старым делам, которым ты свидетель, Женя. Я тебя прошу – будь сейчас предельно осторожен. Мало ли что…

– Но я же никого не видел. Никакого убийцу. То, что наговорил в шоке, сам узнал только от врачей, вас и полиции. Я объяснял уже!

– Еще что-нибудь не вспомнил, нет? – Гектор словно упрашивал его.

– Я думал, мозги сломал. Только этим и занимался и в больнице, и дома. Нет. Я не хочу фантазировать, врать. А реально ничего в памяти больше не всплывает.

– Ладно, давай попробуем иначе. Уже помогало. – Гектор вздохнул. – Колодец деревенский гнилой. Сосредоточься на нем. Ты к нему ковылял в темноте и…

– В траве в крапиве запутался протезом. – Зарецкий наморщил лоб. – Едва не грохнулся, оперся о сруб. Наверное, под моей тяжестью он и обрушился.

– Но сначала ты нагнулся проверить, есть ли ведро в колодце на цепи.

– Да, я крутил ворот, наклонился и не увидел ведра. Его не было там.

– Ты смотрел вниз. А в это время кто-то мог подкрасться к тебе сзади и столкнуть в колодец. Вспоминай, что ты слышал… какие звуки… Шаги, возможно…

– Никто ко мне не подкрадывался, я слышал шорох… земля посыпалась, треск и… бревна колодца обвалились, и я упал.

Катя не вмешивалась – что толку? Что бы они ни пытались узнать, снова и снова наталкивались на стену. Зарецкий не оказывал внутреннего сопротивления им – он искренне пытался вспомнить. Его никто не толкал в колодец, никто не преследовал… Он упал сам.

– Хорошо. С колодцем проехали. Еще вопрос важный. Только честно – в прошлый раз ты сказал «нет». Сейчас подумай, взвесь – все же, когда Аглая являлась к тебе в гости в дом Пяткина, вы же с ней не только на пианино и гитаре играли.

– Что вы имеете в виду? – тромбонист внезапно густо покраснел.

Катя вспомнила слова Пяткина – мол, мальчик был влюблен в Аглаю.

– Видеокамеру. Полина уединялась с Пяткиным в спальне. Аглая их тайком снимала на камеру? Да или нет? Женя, это очень важно. Вспоминай.

– Я при этом не присутствовал, – отрезал Зарецкий. – Может, она когда и прокрадывалась наверх за ними… Я не знаю, что она там делала. Видеокамера была, да… Я не отрицаю.

– Следующий вопрос. Тоже подумай хорошо. Аглая не говорила тебе, что беременна?

– От кого? – Зарецкий резко придвинулся к Гектору.

– От взрослого мужчины, парня. – Гектор изучал его. – Вряд ли от тебя, пацана тринадцатилетнего.

– Да вы что?!

– Тихо, тихо… Чего на свете не случается, а?

– Если бы она залетела, она бы мне призналась. Мы же дружили с ней. Нет, нет и еще раз нет.

– Но она, как мы выяснили, в те дни была вся на нервах, встревоженная чем-то, возбужденная.

Катя слушала их диалог – мужчины, что они понимают в беременности и признаниях… Тонкая материя…

– Ее