Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Райдер Хаггард

Мы возвратились к остальным и нашли их сидящими среди гробов на земле в очень подавленном состоянии духа. И неудивительно: надвигалась ночь, издали доносились раскаты грома, эхом отдававшиеся в лесу, дождь начинал падать крупными каплями.

– Ну, Аллан, на чем вы порешили? – спросил меня брат Джон.

– Я отправлюсь доставать лодку, – ответил я, – чтобы всем нам можно было переправиться через залив.

Все посмотрели на меня с удивлением.

– Вы не должны подвергать себя риску, – сказал Стивен, – я моложе вас и умею плавать так же, как и вы. Я пойду вместо вас.

– Да, Стивен, вы умеете плавать, – сказал я, – но вы хуже меня стреляете из ружья, а от этого зависит весь успех нашего предприятия. Слушайте все! Пойду именно я, и, надеюсь, все окончится хорошо. Если же я потерплю неудачу, то от этого дело не ухудшится. Вас три пары: Джон и его супруга, Стивен и мисс Хоуп, Мавово и Ханс. Если я погибну, вы выберете себе нового начальника экспедиции, но пока таковым являюсь я, вы должны мне повиноваться.

Потом заговорил Мавово.

– Мой отец Макумазан – храбрый человек. Если он останется в живых, он исполнит свой долг. Если же он умрет, то он исполнит его еще лучше. На земле – или на том свете, среди духов наших отцов, – его имя навсегда останется великим. Да, его имя станет песней!

Когда брат Джон перевел всем остальным эти слова, показавшиеся мне великолепными, наступило молчание.

– Теперь, – сказал я, – вам всем следует перейти на берег. Там вы будете в сравнительно большей безопасности от молнии, так как там нет высоких деревьев. Во время моего отсутствия вы, леди, должны как можно лучше одеть Ханса в шкуру гориллы. Зашнуруйте ее бечевками из пальмовых волокон, которые мы принесли с собой, и заполните все пустые места в ней и голову сухими листьями. Когда я вернусь с лодкой, нужно, чтобы Ханс был уже одет.

Ханс слегка застонал, но не прекословил. Мы захватили свой багаж и отправились на берег, где укрылись за мангиферовым кустарником и высоким тростником. Потом я снял с себя платье и остался в одной фланелевой рубашке и бумажных исподних, имевших серый цвет и потому почти невидимых ночью.

Теперь я был совсем готов. Ханс передал мне маленькое ружье.

– Оно заряжено, баас, и на полном взводе, – сказал он, – я обмотал замок подкладкой моей шляпы, которая сильно пропитана жиром, так как волосы выделяют жир, особенно в жаркое время. Она не завязана, баас. Надо только слегка встряхнуть ружье, и подкладка отпадет.

– Понимаю, – сказал я, беря ружье левой рукой так, чтобы удержать пальцем у ружейного замка подкладку шляпы Ханса. Потом я простился со всеми.

После длительной вспышки молнии (гроза была в полном разгаре) я быстро направился к воде в сопровождении Ханса, решившего проститься со мной последним.

– Вернись обратно, Ханс, пока свет молнии не обнаружил тебя, – тихо сказал я, спускаясь с корней мангиферы в тинистую воду. – Скажи им, чтобы они, если можно, сохранили сухими мою куртку и панталоны.

– До свидания, баас, – сказал он, и я услышал его всхлипывания. – Пусть бодрость не покидает бааса всех баасов! Интомби выручит нас, как некогда выручило нас на Холме Убийства, ибо оно знает, в чьих оно руках!

Дальнейших слов Ханса (если только он говорил еще что-нибудь) я не расслышал, так как они были заглушены шумом проливного дождя.

Ох, мне удалось сохранить бодрость перед другими, но я не в состоянии описать того смертельного страха, который охватил меня теперь. Я шел на одно из самых безумных предприятий, какие когда-либо совершал человек. Чего я больше всего боялся в это время – крокодилов.

Я тихо плыл вперед. Весь этот рукав или пролив имел не более двухсот ярдов в ширину – не очень большое расстояние для хорошего пловца, каковым я был в те дни. Но левой рукой я должен был во что бы то ни стало держать ружье над водой, так как, подмочив его, я тем самым делал его совершенно бесполезным. Кроме того, я боялся быть замеченным из пещеры при свете молнии, хотя для уменьшения риска я надел на голову суконную шляпу, которая была темного цвета.

Однако мне повезло в одном или, вернее, в двух отношениях. Во-первых, мне благоприятствовало полное отсутствие ветра, который мог бы вызвать волнение воды и тем самым замочить мое ружье. Во-вторых, я совершенно не боялся заблудиться, так как мне были видны огни, горевшие в пещере по обеим сторонам сиденья Мотомбо.

Я полагаю, что плавание заняло у меня около четверти часа, так как для сбережения сил я плыл вперед довольно медленно, хотя страх перед крокодилами заставлял меня торопиться. Но они, слава богу, совсем не показывались.

Теперь я был у самой пещеры, под ее скалистой крышей, на мелкой воде маленького заливчика, образовавшего бухту для лодки. Я стоял на каменистом дне. Вода доходила мне до груди. Я приглядывался к окружающему, тем временем отдыхая и разминая левую руку, одеревеневшую от беспрерывного держания ружья. Костры горели не очень ярко, и я плохо видел до тех пор, пока мои глаза не привыкли к их свету.

Я снял тряпку с ружейного замка и выбросил ее, предварительно вытерев ею мокрый ствол ружья. Потом, убедившись, что ружье готово к стрельбе, я начал всматриваться в окружающее. Передо мною была платформа, а на ней – увы! – похожий на жабу Мотомбо. Но он сидел спиной ко мне и смотрел не на воду, а в глубину пещеры. С минуту я стоял в нерешительности. Быть может, жрец спит и я смогу взять лодку, не стреляя? Я не люблю убивать… Кроме того, головы Мотомбо не было видно, так как он наклонил ее вперед, и я не был уверен, что смогу убить его выстрелом в спину. Наконец, я не хотел стрелять еще и потому, что звук выстрела мог поднять тревогу.

В это время Мотомбо повернулся. Должно быть, инстинкт предупредил его о моем присутствии, так как тишина не нарушалась ничем, кроме мягкого шума дождя. В тот момент, когда он повернулся, блеснула молния, и он увидел меня.

Он поднял рог, чтобы призвать на помощь. Снова блеснула молния, сопровождавшаяся сильным ударом грома.

Я прицелился в голову Мотомбо и выстрелил как раз в тот самый момент, когда рог коснулся его губ. Он выпал из рук Мотомбо, который весь съежился и остался неподвижным.

В этот трудный момент мое искусство не изменило мне. Если бы мои напряженные до крайности нервы не выдержали, если бы моя рука немного дрогнула, если бы грязная подкладка из шляпы Ханса не защитила от сырости и пороха – эта история никогда не была бы написана и на кладбище Калуби лежало бы несколько больше костей.

Я простоял с минуту, ожидая, что в дверях, устроенных по обеим сторонам пещеры, появятся прислужницы и поднимут тревогу. Но никто не появлялся. По-видимому, это дряхлое существо день и ночь сидело на своей платформе, откуда ему было трудно спускаться. На закате солнца прислужницы окутывали его мехами, подбрасывали в огонь топлива и не беспокоили старца до тех пор, пока он сам не призывал их звуками рога.