Чудовища были добры ко мне - Генри Лайон Олди

– Ты мог сбежать, – сказал Вульм. – Вряд ли Инес держала тебя силой. Почему ты не удрал, когда твой лоб зажил? Год, два, и юркий Краш покидает Тер-Тесет…

– Меня убили бы в пути. С таким лбом я бы не дошел до Шаннурана. Первый встречный бродяга расколол бы мне череп, чтобы извлечь рубин.

– Врешь! Ты живуч не меньше моего. Ты бы выстелил путь отсюда до Шаннурана трупами алчных бродяг…

– А ты, Вульм из Сегентарры? Я ведь помню тебя – во тьме, с мечом в руке. Ты выстилал трупами свою дорогу не хуже моего. Лучше! В сто раз лучше! И вот – там, в переулке, ты заслонил калеку-изменника от толпы. Встал рядом со мной и Симоном. Скажешь, это удивительно меньше камня во лбу?!

– Мне ничего не грозило, – буркнул Вульм. – Жалкие булочники…

И Циклоп вернул ему обидное:

– Врешь!

– Я плохой рассказчик, – Вульм поднял бутыль, на дне которой осталась толика вина. С жадностью приник к горлышку; глотал, дергая кадыком. Вино частью текло мимо рта. – Когда-нибудь я решусь…

– Дочь? Кол над могилой? Прости, если я лезу пальцами в открытую рану. Трагедия в графстве Деларен больше года будоражила умы тер-тесетцев. Из тебя сделали героя. Мстителя, достойного баллады. А я собирал все новости о тебе…

Циклоп оглянулся на старца, дремлющего в кресле, и закончил:

– О тебе и Симоне.

– Мари тут ни при чем, – отмахнулся Вульм. Рубаха на его груди промокла от вина. Казалось, Вульм смертельно ранен. – Это случилось раньше, чем я вернулся в Сегентарру. Ты когда-нибудь был в Эсурии? Мы с приятелем шли по нагорью Су-Хейль…

Он побледнел. Ужас исказил его черты:

– Извини, Циклоп. В другой раз.

– Хорошо, – согласился Циклоп. – Жаль, что ты не спросил меня, почему я не оставил Тер-Тесет сейчас, когда меня уже ничто не держит здесь. Я бы, правда, все равно не ответил… И знаешь, почему?

– Ты чувствуешь себя должником, – прозвучало из кресла. – Красотка погибла, защищая тебя от меня. Тебе мнится, что ты исполняешь ее завещание. Копаешься в потрохах Янтарного грота, наблюдаешь за изменником… Ты слишком долго был сиделкой. Ты отвык от свободы. Выйдя из темницы, ты изобретаешь себе все новые кандалы.

Жизнелюбец, помешанный на стряпне, исчез. В кресле, суровый и беспощадный, сидел Симон Остихарос, древний маг из Равии.

– Тише, – сказал он. – Эльза спит. И мальчишка тоже уснул.

Вульм притворялся, что спит.

Для ночлега им с Натаном выделили одну комнату на двоих. Уютную, на втором этаже, с парой кроватей, застланных шерстяными одеялами. Окно спальни выходило на фонтан: нимфу в снеговой шубе. Шторы Вульм с вечера хотел задернуть, и забыл. Пользуясь его оплошностью, сейчас в окно вползало утро. Змеилось бесплотной поземкой – смурное, вьюжное. Навстречу утру от дверей, стараясь вести себя тише мыши, пробиралась Эльза. В одной, знаете ли, ночной рубахе. «Небось, хозяйкина, – предположил Вульм. – Циклоп расщедрился…» Он представил себе лохань с горячей водой, где заполночь плещется сивилла, словно наяву увидел, как Эльза, чистая и распаренная, вылезает из лохани, набрасывает рубаху на голое тело – молодое, тугое, лучше, чем у фонтанной нимфы…

«Ну ее к бесу, дурищу. Разве теперь уснешь?»

Сивилла до смерти боялась разбудить мужчин. Всякий раз, когда Натан всхрапывал по-лошадиному, она обмирала от страха. К счастью, парень дрых без задних ног, смешно плямкая во сне вывороченными губами. Ночью он грел воду на кухне, в котле, да ведрами таскал наверх, для обожаемой госпожи Эльзы – вот и умаялся. Ага, отметил Вульм, диадема на месте. В смысле, у сивиллы на голове. Значит, девка в своем уме, если девки вообще бывают разумны. Не кинется рвать клыками, драть когтями. Хотя… Чародейским безделушкам Вульм доверял слабо.

Чудом выжившей Эльзе – еще меньше.

Сивилла, наверное, почуяла запах чужих мыслей. Уставилась на Вульма, смотрела долго-долго; наконец сочла его спящим – и сунулась к Натану. Присела на край кровати, с величайшей осторожностью начала стаскивать с парня одеяло. Натан заворочался, засучил во сне ножищами, скинув одеяло на пол. Нет, не проснулся. Руки Эльзы повисли в воздухе, словно у музыканта над лирой. Спал Натан, в чем мать родила. Из придури, или от стеснения, он нацепил на голову мятый колпак с кисточкой на конце. Рубахи, способной вместить ражего детину, каким стал тихий мальчик Танни, и не треснуть по всем швам, в Циклоповом хозяйстве не нашлось. Руки сивиллы вновь пришли в движение, заскользили по мускулистому телу изменника. Прикосновения ее были легче пуха. Кончики пальцев изучали плечи и бедра изменника, грудь и шею. Так слепцы, знакомясь, ощупывают лицо собеседника. Вульм едва сдержался, чтоб не хмыкнуть со значением. Или намекнуть, что старый конь тоже борозды не портит. Вот ведь приспичило нашей крале! Сама к парню в постель лезет. Ладно, отвернемся. Любовным делам грех мешать.

А то Натан у нас скромняга…

Скромняга Натан взревел бугаем, и Вульма подбросило на кровати. Велика сила любви! Уже не скрываясь, он наблюдал, как Натан мнет девку, навалившись сверху живой горой. Сивилла верещала, отчаянно и тоненько. Нет, решил Вульм, чувствуя, как плоть откликается на женский визг. Так не кричат в порыве страсти. Так бабы орут, когда их насилуют – или убивают. Вопль перешел в задушенный хрип. Сивилла извивалась под Натаном, тщетно пытаясь вырваться из убийственных объятий. «Не трожь! – сипел изменник, багровый со сна. – Не трожь нас, зараза! Шею скручу, не помилую…»

Вульм кинулся вперед:

– Уймись, придурок! Задавишь!

В любой миг он был готов перехватить руку Натана, или отпрыгнуть, чтобы не получить по роже эдаким окороком.

– Хватит, я сказал!

С размаху он влепил парню звонкую оплеуху. Натан одеревенел, превратился в дубового, рубленого топором истукана. Медленно, словно шея у него заржавела, повернул к Вульму пылающее лицо. Черты парня коверкала ярость – знакомая, бешеная. Вульм видел это лицо в переулке, когда изменник шарахнул вьюками по Куцему Хряпу. Натан часто-часто моргал; слезы блестели в налитых кровью глазах. Водой из дырявого бурдюка вытекала ярость; на ее место уже спешили две подружки – обида с недоумением.

– За что?!

– Танни…

Эльза шевельнулась под изменником. Парень скосил зрячий глаз – кто это там? – охнул и грохнулся с кровати на пол. Башня содрогнулась до основания.

– Эль… Госпожа Эльза!

– Танни…

– Простите! Простите меня! Я не хотел!

– Я…

– Я не нарочно! Простите!

Схватив одеяло, Натан обернул его вокруг бедер с усердием человека, выброшенного голым на мороз. Придерживая края, встал на колени – и так, на коленях, пополз к сивилле. Благо, ползти было всего-ничего. Хрипло кашляя, Эльза запрыгнула на кровать с ногами. Вжалась в стену: ну, как опять набросится?! С запоздалым ужасом схватилась за голову: на месте ли диадема?